Но Алёша точно расслышал ложь в его голосе:

— К чёрту… Не нужен. Сами знаете.

— Не говорите глупостей. Рана есть рана.

— Смерть есть смерть.

Бурмина повело, он едва успел схватиться за край окна, ноги подкосились. В глазах померкло. Но слух уловил далёкий стук колёс, конский топ, испуганно-торопливый окрик. Голос был знаком. Боясь поверить, Бурмин вскинул и выпрямил тело. Бросился к двери. Крикнул:

— Здесь!

От окрика Иван вздрогнул, вжал подбородок в плечи, повозка ещё катилась, а Иван уже спрыгнул и ринулся в чащу, точно человечий взгляд палил его.

Мари натянула вожжи взмыленной, храпящей лошади. Спрыгнула в траву, побежала к избе. На пороге замерла и бросилась к распростёртому в полумраке на полу:

— Алёша!

Она упала рядом на колени. Бальное платье облаком осело вокруг. От неё пахло вином и духами: праздничный запах недавнего веселья был так странен в этой убогой избе, так близко со смертью.

— Алёша!

Но он не открыл глаза.

— Боже мой… — Она испуганно отняла свою мокрую ладонь, увидела тёмное пятно на ней, на сюртуке. — Что с ним? Что случилось?

— Он стрелялся.

— Алёша! С кем?! Когда?! Вы знали? Вы мне не сказали?! Как вы могли?!

— Я пытался вас предупредить. Письмом.

— Его нужно увезти. Ему нужен врач.

Хриплый рык заставил обоих обернуться.

Иван стоял в дверях, держаться прямо ему было трудно — пришлось уцепиться обеими руками за косяк, тело провисло вперёд. Наступающая ночь смяла Ивану лицо, вытянула руки, заострила уши. Он приподнял верхнюю губу, сросшуюся с носом. Обнажились зубы. Мари вскрикнула, впервые разглядев своего провожатого по-настоящему. Иван покосился на язычки пламени, они слабо и жалко бились в своём шалашике, никак не могли взять дерево. Но всё же помогли:

— Ау… бас… бас… там, — сквозь зубы выталкивал Иван мягким, больше не годным для человеческой речи языком, похожим на длинный розовый лепесток. Он мотал головой — то на окно, то на дверь. Глаза его были жёлтыми и пустыми. Он принялся колотить себя по голове.