— Ужасно, — кивнула Мари, снова переглянулась с Оленькой. — Но, maman, мы не можем медлить. Николя говорит, положение очень тяжёлое. Французская армия быстро продвигается. Скрывать это долее будет нельзя. Как только вести разойдутся по городу, бросятся ехать все, и дороги будут запружены беженцами. Мы не можем…

Графиня вскинулась с подушек. Седые космы свисали вокруг опухшего лица:

— Дайте мне проститься с ним! Я не поеду, пока не прощусь с моим сыном!

Мари не знала, что сказать.

— Мама…

— Я дождусь его здесь, — свирепо отрезала графиня. — Я сама похороню.

— Мама, жив Алёша или нет, господин Бурмин дал слово, что позаботится…

— Господин Бурмин — не отец! Не брат! Не муж! Он нам никто! — завизжала мать, колотя кулаками по постели, по Мари, по себе самой.

Все бросились к ней, стараясь удержать.

— Лучше б умерла ты! — крикнула ей в лицо графиня.

Мари вздрогнула, как от пощёчины.

— Графиня просто расстроена. Она не имела этого в виду, — пролепетала Оленька.

Графиня завизжала с неожиданной силой:

— Она здесь? Эта мерзавка здесь? Убийца! Убийца! Выкиньте её! Вон! Она погубила моего бедного сына! Вон из моего дома!

Граф зарыдал ещё громче.

— Мама, успокойтесь, успокойтесь. — Мари нежно, но твёрдо укладывала больную обратно. Пристраивала на лоб салфетку.

Графиня сорвала мокрую салфетку и смачно шлёпнула ею дочь по лицу.

Мари зажмурилась. А когда открыла глаза, то поняла, что проснулась.

Лакей Яков, о котором все уже забыли, стоял позади, глядел на семейство. Граф Ивин рыдал: «Боже, что со мной будет. О, я несчастный. Сын. Теперь жена. О, я несчастный». Костя бормотал: «Что же мне делать? Я опоздаю в полк. Что же мне теперь делать? Ехать? Не ехать? Я же опоздаю в полк». Лакей Яков покачал головой: «Тараканы», затворил дверь. Обернулся. Перед ним стоял генерал. Лакей склонился учтиво.

Облаков тёр лоб.