— Не упыри! Нет обиды, барыня! На тебя обиды нет! — загалдели все.

— Очень хорошо, — холодно кивнул им учитель.

Не выпуская мужиков и баб из прицела и пятясь к дому, учитель вывел Анну Васильевну из толпы.

Люди сомкнулись. Они смотрели на дом. Момент был упущен. Все это понимали. Ни один не двинулся с места. Василия среди них уже не было.

Одна из баб очнулась первой. Обернулась на шкафы. С весёлым криком бросилась, запрыгнула. Стала исступлённо колотить пяткой, платок сбился, косы упали с затылка, подпрыгивали на груди. Баба была словно пьяна. Дерево захрустело, треснуло.

Толпа с радостным гулом хлынула к подводам.

Дюжий мужик уже волочил за шкирку управляющего-немца. Тот смешно сучил ногами.

— Страшно, Карлыч? — глумился мужик. — Ничё, я тя быстро вздёрну.

Удар кулака своротил мужику скулу. Хватка разжалась. Василий тряхнул ушибленной рукой.

— Хоронись! — заорал на немца.

Мужик матюгнулся, чуть не упал, выпрямился. Немец удирал, стремительно, как курица.

— Ах, сучонок, — бросился было следом.

Но тут из окна вылетела, хлопнула прямо под ноги бутыль. Брызнули осколки и алая влага. Запахло вином.

Мужик издал пасхальный вопль, забыл обо всем, бросился туда, откуда вылетела бутылка.

Только когда барыня с дитём и разбойником-учителем уехали. Когда подводы кончили грабить. Когда высокие костры из книжек опали, рассыпались серой чешуёй. Когда бутылки из подвалов были все опустошены, растащены или перебиты, а шум стал удаляться, укладываться, стих, Михал Карлыч осмелился спуститься на трясущихся ногах с чердака.

Воздух был тёмно-синим. На листьях сада — лунные блики. В разбитые окна тянуло душистым воздухом летней ночи, когда так хорошо глядеть на луну, мечтать.

Михал Карлыч крысой пробежал вдоль стены. Прижался в углу. Юркнул в кабинет.

Обмер. Посреди на полу в фиолетовой луже раскинул ноги и руки труп. Лапти его смотрели в разные стороны.

Сердце Михал Карлыча колотилось. Бой отдавал в виски. Михал Карлыч сглотнул. Переступил через труп.

Шмыгнул к хозяйскому столу. Рывком выдвигал ящики. Ворошил, поднимал бумаги. Сафьянового портфеля с главными, самыми важными документами нигде не было. Курица-жена сама не сообразила бы прихватить, подсуетился наверняка этот голоштанный учитель.