Пропустила лакея в гостиную. Смотрела, как он поставил поднос на стол. Такие привычные — такие предсказуемые — движения заставляли верить, что всё хорошо. Да Оленьку и заставлять не надо было. Она ловила и впивала каждое, наполняясь покоем. Как он ловко, не стукнув, сомкнул чашку с блюдцем. Открыл сахарницу. Снял с хлеба салфетку. А с джема и масла — крышки. Убрал одну руку за спину, наклонил чайник: полилась душистая струя.

Лакей поставил чайник. Выпрямился. Сейчас скажет: «Чего-нибудь ещё изволите, барышня?»

Оленька уже начала расплываться в улыбке, чтобы ответить: «Благодарю, Яков, ничего, всё чудно».

Лакей холодно сказал:

— У вас следующий выбор, мадемуазель.

Оленькина улыбка замёрзла.

— Корчить из себя преданную хозяевам шавку. Чего я вам не советую. Мне будет жаль. Вы зла никому не делали.

Она заметила, что говорит он о ней уже в прошедшем времени. Ей стало дурно.

— Или? — непослушными губами выговорила она.

Звук копыт у подъезда заставил обоих обернуться к окну. Лошадь круто остановилась. Всадник спрыгнул и побежал к крыльцу. Заколотил в дверь. Лакей проворно схватил с подноса вилку, приставил Оленьке к шее.

— Отправьте его восвояси.

Дёрнул её вверх. Оленька всхлипнула, косясь на блеск зубьев. Лакей поволок её к окну, бдительно прячась от незваного гостя за штору.

Тот колотил требовательно.

Лакей просунул руку Оленьке под мышкой, дёрнул щеколду, толкнул раму, прошипел в ухо:

— Без шуток у меня.

— Господа уехали! — крикнула Оленька.

К окну захрустели шаги.

— А вы?

Это был Мишель Несвицкий. Лицо его было пристыженным и робким. Оленька тяжело задышала. Захотелось схватить столик и кинуть гостю в голову.

— Вы одна? — встревожился он.