— Но…

Он схватил её за талию, поднял, поставил на подоконник:

— Вперёд.

Отвязал повод. Потянул, развернув лошадь боком.

— Ну! — прикрикнул на Оленьку.

— Это же мужское седло, — запротестовала она.

Он фыркнул:

— О боже! Кого сейчас интересуют ваши ноги? Все спасают свою шкуру! Рекомендую сделать то же самое.

— Я не могу.

Лакей задрал ей подол. Помог перекинуть ногу через седло. Смилостивился, дёрнул подол вниз. Задержал повод в своей руке. Холодно и грозно глянул:

— Вперёд. Вы знаете, что делать. И о чём не болтать. И не думайте, что я не смогу вас найти.

Схватил за концы косынки на груди, притянул её лицо к своему:

— Найду. Глаза вырву.

Оттолкнул. Бросил ей повод и что было сил дал леща атласному лошадиному заду.

Мишель, насвистывая, подошёл к дому. Смоленск продолжать жить своей обычной жизнью, то ли не верил в приближение французских войск, то ли не знал, что с этим делать. Суета кипела только возле аристократических домов. Там поняли всё, хотя и не все. У дома Несвицких было тесно от подвод. В воздухе висела пыль, крики, перебранка. Пахло навозом и людским потом. Роились над лошадьми мухи. Выносили вещи. Статуи были обёрнуты рогожей и перевиты верёвками. Картины — заключены в крепкие ящики. Фарфор переложен бумагой и тканями. Князь лично проверял каждый свёрток, каждый ящик, каждый узел. Заставлял переделывать, если был недоволен. А недоволен был часто.

Мишель уступил дорогу очередному ящику, мужики выносили его на плечах, как гроб. Весело вбежал в опустевшую гостиную. Шаги его звонко отдавались эхом. Мать и сестра обернулись.

Глаза княгини округлились:

— Мишель. Что это за…

— Где твоя лошадь? — насмешливо спросила Алина.