Про их семью я знал уже много – Выдра рассказывал. Выпив на вечер, он любил поболтать:

– Я говорю. Я люблю говорить. А отец был молчун – Ласло Трубочист. В таборе смеялись: «Ну что, чавалэ? К Ласло, что ли, сходим, помолчим немного?» Он любил гостей, хотя сам молчал. Он был очень сильный. Однажды взял трехпудовую гирю! – и ее перебросил… через столетний дуб! Три раза подряд!

Антощ врал безбожно, но врал от души, и я с ним не спорил, потому что сам говорил точно так же: «Мой отец – самый лучший!» Это правильные мысли. Я поддакнул ему:

– Да-а, я понял – он был знатный цыган!

– Еще бы не знатный! Другой раз в степи его волки застали. Ночь, он один, а их целая стая. Отец как щелкнет на них зубами, а зубы у него были все золотые! Волки – наутек!

– Съел бы я его печень! Молодец – твой отец!

– Он нас любил, а в Хазе просто души не чаял. Она у него была единственная дочь! И пятеро парней – я, Корчи, Стэфан, Ласло, Женико.

– Слушай, а что получилось с этим… женихом Хазы?

Антощ хлебнул:

– Ему егеря позвоночник сломали. И он погиб. Мягкой земли, легкого лежанья.

– Она сильно тоскует?

Антощ посмотрел на меня, как трезвый:

– Я бы не сказал. Я бы сказал – это прошло. Слишком много несчастий на нас свалилось, чтобы с каким-то одним носиться, как курица с яйцом.

На следующий день он снова купил Хазе огромный пряник, а себе вонючую мутную брагу. Я спросил:

– Опять?

– В одной бутылке не утонешь!

Я не нашел, что ему ответить, но ближе к ночи Выдра напился – оказалось, что он взял не одну бутылку и хочет еще, «вон там поселок, я сам схожу». Он сам и пошел. Мы его ждали за березовой рощей. Я сбрую чистил, вычистил все, а Антоща нет. Нету и нет. Уже солнце зашло. Вижу – у Хазы на душе беспокойно, на месте ей не сидится никак. Я говорю:

– Ну чего же ты маешься? Деньги у нас есть, чужих не надо. Не будет твой брат ни во что влезать.

– Зря ты его одного пустил.

– Антощ не дурак.