– Я его видел. Его убили.

Мы заночевали там, где я ночевал. Имущества у них оказалось немного: пара подстилок, соломой набитых, и одеяло, одно на двоих. Постелились они вместе. Выдра лег позже, к Хазе спиной, но она повернулась к нему во сне.

Я досиживал у костра один. Под вечерний звон хорошо грустить. Потом я заснул. Снились неизвестные бесцельные люди и какая-то досада.

На заре я опять полез в озеро купаться, потому что люблю. И зимой купался. Назад подплываю – Хаза встречает: по пояс голой. Не видит, что ли? Конечно, видит! И ничего. Грудка ее голенькая как будто светится!

Наши девушки так не ходят. Им это позор, а она – не наша! Мне стало весело. Я нырнул – хотел достать ракушку, но не нашел – везде ил пятнистый.

Хаза присела – воду зачерпнула, котелком, и пьет. На меня взглянула – я был уже близко. Она ладошкой в меня плеснула – не долетело. Я удивился, нахмурил брови, но так хотелось плеснуть в ответ! Может, и плеснул бы, но вышел Антощ и возмутился:

– Прикройся. Не дома.

Он стащил с ветки блузку и бросил в Хазу. Она поймала – как трава, спокойна, а я смотрю – прямо впился глазами! У Хазы и впрямь было что посмотреть. Я не про женское. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Я про клеймо! Оно было в точности таким, как у Выдры, – буква «Бэ-э»! Антощ говорил, что его клеймили за конокрадство, – с этим все ясно, а ее-то за что? Я призадумался. Ладно, проехали. Захотят – сами скажут. Но они не сказали. Салахоры есть салахоры. У них в Буковине и грибы буковинские. Жена мужа пойдет хоронить без верха, и никто никогда ей в упрек не поставит, что она оскорбляет этим память умершего – глухи наши уши, пусть все мертвые спят!

А дальше вот что.

В город мы прибыли на первый день ярмарки. Гаже называют его Суббота. У них каждый день со своею кличкой. Есть Понедельник, а есть Четверг. Еще Воскресение. Много кличек. Все не запомнить.

Дэвлалэ-Дэвла! Как же я долго на конной не был! Вот моя родина! Лошади фыркают, люди торгуются. Лучше, чем музыка! Антощ поторапливал, а я все ходил, не мог наглядеться. Гаже – слепые, не умеют выбрать, везде руки тянут – все им потрогать да пощупать надо, а я без рук коней понимаю, насквозь их вижу. Чуйка не врет. Взять хоть вот эту – шикарная, гладкая, прямо королева, а норов хилый: ни в плуг, ни в упряжку, ни под седло. Или сосед ее – черт гривастый. Головою вертит, кусаться любит. Спесивый очень. Мужик его отдает задарма, потому что сладу с таким не знает, а у Бога цена жеребцу тому красная. Он, зверюга, потому и брыкается, что хозяин ему нужен жесткий, с властной рукой. Найдется хлопец – конь его сразу зауважает и ходить под ним будет как самый лучший; забудет, как лягался. А тот вон гнедок – смирный как будто, башку опустил, но глаза – дурные. Взбеситься может. Тихий-тихий, а как жила у него на виске заскачет – береги спину!