Это цыган понял. Утопить жизнь в сивухе он успеет всегда, а Воржа упорхнет, и потом он не сможет себе это объяснить. Плащ говорил: «Мир – поражение». И он был прав. Это падший мир. Но у нас есть возможность ему сопротивляться. Вот что он утаил! Плащ смущал полуправдой. Мы рассчитаны на ад. Это значит – мы можем его терпеть. У нас есть силы выстоять и удержать свое. Если мир не дает, мы возьмем это сами.

«Дэвлалэ-Дэвла! Убью, а не отпущу, – сердце вбросило клятву в кровь, и она разнеслась по жилам. Цыган ожесточился. – Убью, а не отпущу. Прости меня, Воржа», – добавил он так, словно она уже умирала у него на руках, а он стоял с обагренным ножом.

– …Я знаю, знаю, – донесся откуда-то голос Тарелкина.

– Да что ты знаешь? – обернулся Драго, но тут же смягчился. – Ты не таборный человек, но ты молодец. Только пей поменьше.

– Пить – это ничего. Только вести бы себя получше…

– Я тебя понимаю.

– И я тебя понимаю.

– Да что ты понимаешь?! – цыган как будто опять вспылил, но на этот раз в шутку. – То, что понимается, то не говорится.

– Нет, я все понимаю.

– Тогда что я сейчас буду делать?

– Исполнять заветное желание! – торжественно произнес Александр Александрович.

Драго замер на месте – этот чудак, безобидный смешной чудак, попал прямо в яблочко! Чтобы скрыть смущенье, цыган поспешно спросил у него:

– Почему ты так решил?

– Указ. У тебя времени нет. Ты себе не можешь позволить слабость. Сомневаться не можешь. У тебя нет выбора. Прямая дорога. Или пан, или пропал. Разве это выбор? Я тебе завидую.

– Сто лет тебе жизни! Ты мне сразу понравился. Я рад, что не ошибся.

– И я тебя полюбил!

Тарелкин едва ли не полез целоваться и готов был рассыпаться в сантиментах, но цыган не позволил.

Они попрощались.

– До Покрова три недели! – бросил Александр Александрович на прощанье.

– Золота в судьбе!