Разумеется, люди интеллигентные, избалованные несли тяжелый крест, попадая в плену в дикую обстановку. Зачастую им приходилось голодать, но это не было умышленным делом горцев, ибо последние сами голодали иногда по целым неделям.

Когда Шамиль жил в Калуге, то в местном гарнизоне было несколько солдат, побывавших у него в плену и пожелавших повидать своего бывшего «хозяина». Все они единогласно отзывались с похвалой о бывшем имаме, а один из них даже когда-то нянчил его детей, которые полюбили пленного солдата. Шамиль был тронут внимательностью и доброй памятью бывших пленных и звал бывшего «нянькой» приходить, когда приедет в Калугу с Кавказа все его семейство.

Этот солдат, между прочим, при встрече с Шамилем поцеловал его руку, и когда его спросили, почему он это сделал, то солдат ответил, что сделал это так, «по душе».

– Как это «по душе»? – спросили его.

– Да так, ваше благородие, что человек-то он – стоящий: только тем пленным и бывало хорошо, где Шамиль жил али где проезжал он… Забижать нас не приказывал нашим хозяевам; а чуть, бывало, дойдет до него жалоба, сейчас отнимет пленного и возьмет к себе, да еще, как ни на есть, и накажет обидчика. Я это сам видел сколько раз.

– Так он хорош был для вас, для пленных?

– Хорош, ваше благородие, одно слово – душа. И даром, что в Христа он не верует, одначе стоящий человек.

Проживая в Калуге и приглядываясь к русским нравам, обычаям и воззрениям, а также к религиозным христианским догматам, Шамиль постоянно одобрял и хвалил то, что действительно было достойно похвалы, и много раз выказывал сожаление, что не был знаком с русскими раньше. «Тогда не было бы войны», – замечал он не раз.

Нравился ему догмат давать милостыню так, чтобы левая рука не знала, что делает правая, а один из ближайших его мюридов стал выполнять это буквально, то есть, встречая нищего, прятал одну руку за спину, а другой доставал кошелек и с трудом при помощи зубов открывал его и доставал деньги, стараясь, чтобы спрятанная рука «не видела и не знала».

Вообще в Шамиле было много душевной теплоты и любви к ближнему. Учение тариката упало на благодатную почву, и его семена не могли погибнуть, несмотря на последующие треволнения и обращения Шамиля к шариату со всем ужасом его выводов.

В плену, глубоким старцем, Шамиль вновь стал «муршидом», вновь обратился к высоким истинам, чуждым всего земного. Целые дни он проводил на молитве, увеличив обычные пять намазов до девяти, постился два раза в неделю и читал священные книги, давшие ему опять душевный покой и равновесие.