Агата должна была прочитать психологическую характеристику, которая подтверждала вменяемость ученика девятого «Б». В ней упоминалось про высокий уровень агрессии, низкий уровень культуры, склонность ко лжи и вандализму, дефицит внимания и вообще всё то, что можно найти у любого отстающего в школе, но Осокин удивительным образом сочетал в своей личности все эти отдельные показатели.

Перед собранием Агата сомневалась и спрашивала Озерова, правильно ли они поступают, – верно ли будет опустить вот так руки и смириться с тем, что они, взрослые люди, ничего не могут сделать с одним подростком и не в силах помочь ему.

Но Кирилл ответил ей в духе Анны Богачёвой: «Помощь нужна больному, а он вполне здоров. Но если ты действительно хочешь поддержать его – прочитай характеристику как есть и дай ему возможность осуществить давно задуманное – жить вне системы общеобразовательной школы».

Про Романа Штыгина и случай в раздевалке никем не упоминалось, само собой стало ясно, что случай этот тонет в потоке огромного количества скверных историй, зачинённых Артёмом.

После того как все высказались, отец Осокина признался, что уже подыскал сыну место в кадетском училище. Это значило, что Артёма ждут годы суровой дисциплины…

Озеров вышел из кабинета раньше всех.

В школе царила непривычная тишина, только где-то этажом ниже звучало старое пианино. Игравший не ошибался и не начинал забытую мелодию заново.

Кирилл машинально пошёл на музыку и, когда вошёл в рекреацию, с удивлением узнал худое нервное лицо подростка с косящим глазом. Это лицо тотчас сделалось по привычке виноватым, словно юноша ожидал, что его сейчас будут ругать за то, что он трогает школьный инструмент.

– Кто додумался поставить сюда пианино без замка? – прервал напряжённую паузу Озеров.

– После уроков здесь проходит музыкальный кружок. Кабинетов не хватает.

– Я не знал, что ты умеешь играть на фортепиано, – сказал Кирилл, когда последняя нота повисла в воздухе.

– Я учился почти четыре года, – невинным голосом ответил Артём. – Что там говорят? Меня выгонят из школы?

В тоне его не прозвучало надежды, но и радости не послышалось. Было не разобрать, чего он хочет, – кажется, Осокин и сам не знал.

Озеров хотел ответить, но по школе прокатилось как раскат грома:

– Ар-р-ртём! Сюда! Живо!

Лицо подростка перекосилось, он не закрыл крышку пианино и бросился вниз по лестнице.

В непривычной тишине Кирилл услышал гневный шёпот, а потом раздался хлопок, словно рукой ударили по чему-то мягкому.

Озеров накинул пальто и стал медленно спускаться по лестнице. На пролёте второго этажа перед ним, громко сопя, проплыл огромной тенью отец Осокина. Артём шёл следом, с безумными, извиняющимися перед всем миром глазами, – на его щеке горел красный след от пощёчины.