— Может быть, — сказал Севен, — но ты тоже.

Обед состоит из хлеба и сыра — точнее, багета и грюйера — на борту тридцатифутовой парусной яхты. Кэмпбелл закатывает штанины, как потерпевший кораблекрушение, настраивает такелаж, дергает веревки и ловит ветер, пока мы не оказываемся далеко-далеко от побережья Провиденса. Город превращается в цветную линию, мерцающую на горизонте ожерельем из драгоценных камней.

Через некоторое время мне становится ясно, что Кэмпбелл не поделится со мной скупой инсайдерской информацией, пока не будет съеден десерт, и я сдаюсь. Ложусь на бок, кладу руку на спину дремлющего пса. Смотрю на отпущенный парус, который пеликаньим крылом трепещет на ветру. Кэмпбелл поднимается ко мне из трюма, где искал штопор, с двумя бокалами красного вина. Он садится с другой стороны от Джаджа и чешет пса за ушами.

— Ты когда-нибудь представляла себя животным?

— Фигурально? Или буквально?

— Риторически, — отвечает он. — Если бы ты не вытянула эту человеческую карту.

Я ненадолго задумываюсь.

— Вопрос с подвохом? Если я назову кита-убийцу, ты заявишь, что я безжалостная, хладнокровная придонная рыба?

— Киты млекопитающие, — говорит Кэмпбелл. — И нет, это простой вопрос для поддержания непринужденной беседы.

Я поворачиваю голову:

— А кем бы был ты?

— Я первый спросил.

Так, птицы не обсуждаются — я слишком боюсь высоты. Не думаю, что правильно настроена, чтобы быть кошкой. Жить в стае с волками или собаками тоже не для меня — я, скорее, одиночка. Думаю, не сказать ли «долгопят», чтобы выпендриться, но тогда он спросит: что это, черт возьми, такое? А я не могу вспомнить, грызун это или ящерица?

— Гусем, — наконец решаюсь я.

Кэмпбелл покатывается со смеху:

— Матушкой? Или Глупым?

Выбор пал на гусей, поскольку они создают пары на всю жизнь, но я скорее прыгну за борт, чем скажу ему это.

— Ну а ты?

Однако Кэмпбелл не отвечает мне прямо.