Валя в Красном освоилась быстро. Хозяйство было налажено, отношения с Настеной и Варварой, да и со всеми Мароновыми, у нее как-то сразу сложились естественными и простыми, разве что Славка поглядывал на нее иногда с настороженностью. Но и это скоро исчезло: он почувствовал, что Валя смотрит на него глазами Ахилла, готова восхищаться им и быть ему нужной, он понял также, как она необходима сейчас Ахиллу, и между Славкой и Валей возникла привязанность — младшего брата и старшей сестры. Лерка, приехав в Красное, держалась с Валей напряженно, возможно, решая вопрос: «знает — не знает?», но потом успокоилась. В конце концов ведь никто, даже его жена (он всем представил Валю как свою жену), — никто не мог помешать ее вечному чувству любви к Ахиллу!..

Ахилл наслаждался весной. В сущности, он наслаждался бездельем. Впервые Ахилл, не стремясь никуда, не имея впереди каких-то дел, обязательств и самоограничений, мог отдаться бездумному созерцанию, наблюдать, как, стекая капля за каплей, сходит с елового лапника снег, слушать звук этих капель и крик новых птиц и думать о жизни природы — бездумной на вид и столь упорядоченной в существе, — и думать о собственной жизни, текущей на фоне вот этой природы и теперь оказавшейся ближе к ней, потому что он стал, как она, и бездумен, и упорядочен: жизненный цикл его повторялся теперь каждые двадцать четыре часа — без перемен, без событий, без неизвестностей, и только природа в своем годовом торжествующем шествии через весну приносила с собой каждый день нечто новое.

Постепенно, однако, Ахилл стал наблюдать и за собой. То, что обнаруживал он где-то глубоко в своем сознании, удивляло его. Он как будто видел, как внутри того Ахилла, который грозил недавно исчезнуть и часть которого действительно исчезла, стал вызревать Ахилл другой, — второй, отличный от первого, хотя во многом все-таки похожий на него. Этот иной Ахилл отличался именно зрелостью, некой завершенностью своих черт, определенностью мысли и поведения, которые изначально несли в себе неизменность, и Ахилл знал, что эти черты определенности теперь пребудут в нем навсегда. То есть если раньше он ощущал постоянно, как меняется он с каждым днем, с каждым новым событием, меняется от встреч, столкновений, общений с людьми, с приходом житейских познаний, с новым знанием в искусстве, то теперь он чувствовал, что возникающий внутри него Ахилл имел как будто панцирную твердость, да и весь этот Ахилл есть твердый костяк, не подверженный внешним влияниям вовсе.

Удивительным было и то, что какие-то исчезнувшие части прежнего Ахилла тоже возвращались из небытия, и получалось, что из двух Ахиллов — того, кто возвращался, и того, кто проявлялся в нем впервые, — в мир вступал особого рода новый Ахилл, на которого сам он смотрел то с опаской, то с тайной надеждой.