Светлый фон

Дальнейшее пересказала мадам Дюлавиль, присутствовавшая на комиссии. Когда очередь дошла до лже-Белькевичей, их равнодушно выслушали. Офицеры поверили в украинский Нэнин язык и уточнили что-то неважное. А потом лейтенант, сидевший с края стола, вдруг обратился к девочке: «Ну что, Аксинья, узнаёшь меня?» Акся помотала головой, но комиссии было достаточно отзыва на имя.

Нэна попробовала возмутиться, а Дюлавиль — помочь ей, но лейтенант вытащил из папки фото Акси — семилетней, однако узнаваемой. «Родители Аксиньи обратились в репатриационную миссию и указали, что их дочь обманом вывезла в корыстных целях артистка Нина Морозова». Он вынул из папки и второй портрет — Нэна в образе Арсены из «Цыганского барона».

Их вывели к грузовику через чёрный вход, опасаясь бунта дипийцев и протеста директора Маккоя, и больше я Нэну не видела.

Давно уже ни во что не веруя, я молилась за них, падала на колени перед иконами в углу нашей комнаты. Затем рушилась ещё ниже, на пол, и лежала лицом в доски. Смотрела, как когда-то смотрел Рост на речную воду под помостом, но там были лишь темнота, мусор и стружки.

Я так и не смогла найти следов Нэны. Она сгинула и осталась у меня под кожей, в крови моей, как самый дорогой призрак моей жизни.

На следующий день я пришла в барак-клуб, где заседала чёртова комиссия, — вроде бы как по другому, бытовому резону, но на самом деле меня влекла туда бесплодная и продолжавшая стучать в затылке ярость.

Прохлада, запах крашеных досок, подрагивание стёкол в дверцах шкафа, сутулые тени, натянувшие чужие лица. Нэна! Акся! За что?!

Будто бы в ответ на крик из темноты выструилась высокая тень, перелетела ко мне по воздуху и вцепилась в запястье.

14. …Fe4

14. …Fe4

Асте Вороновой Рю Буало, 97, 75016, Париж, Франция Вера Ельчанинова Бекстер-авеню, 18, Нью-Йорк, 11040, США
Асте Вороновой Рю Буало, 97, 75016, Париж, Франция Вера Ельчанинова Бекстер-авеню, 18, Нью-Йорк, 11040, США

День воскресный, день базарный в нищете своей жалок, но шумит, старается. Пустырь между столовой и клубом пылает и горит, ведь воскресенье — это день, когда возможны все чудеса света. Каллиграф напишет тебе письмо, почтарь его примет, кукольник предложит новых мамзелей по хранцузскому образцу, а скорняк сошьёт шапку — а если ты ещё раздобудешь для неё шкуру, то сдерёт с тебя меньше и, возможно, даже возьмёт часть сигаретами.

Вот так! Всё необходимое — тут же, в пыли. Деревянные игрушки, картонные ангелы — нарасхват. Учиться? Можно! Сапожник раз в месяц созывал парней и агитировал за курсы обувщиков. По праздникам присылали коробки с ненужной американцам старой одеждой, и начиналась давка. Разве что сфотографироваться на торжище было нельзя…