«Это просто проклятие, это не даст жить. Надо любой ценой примириться… Я слушала тебя и думала, и вот что стало понятно. Степь была твоим убежищем, и за это ты ненавидишь красных — за то, что отняли логово, где ты мог быть в одиночестве. И ещё ненавидишь их — нет, не за семью, — а потому что боишься будущего, любых перемен, потому что они уже однажды отсекли тебя от покоя. Ты, прости, ветхий человек, попавший в центр ускорения времени, где ежечасно меняются самые основы жизни».

Я возражал ей, что всегда рад сыграть в рулетку со временем, но сейчас прошлое держит меня, как щенка в руке. «Исправим! — крикнула Ольга. — Мы оба знаем, что у меня есть Клара, которая живёт чужую жизнь в моём теле. Предположим, что твой Густав — это ты сам, только более храбрый, сильнее похожий на тебя, каким бы ты хотел быть тогда, в Розенфельде. При этом Клара тебя знает, и на её календаре сейчас идёт тот самый двадцать третий год… Это ведь в двадцать третьем случилось?.. Так вот мы сделаем так, чтобы она явилась, и ты умолишь её съездить предупредить розенфельдцев, чтобы ополчение не сопротивлялось продразвёрстке… Пусть обещает, например, что „Братья в нужде“ возместят им всю изъятую муку. Помню, Клара твердила о муке, купленной американскими благотворителями, — она должна прибыть морем в Одессу».

Во мне распускался цветок обоюдоострый: сомнение, ликование. Оказывается, Густав мог быть не карой, не посланцем невесть откуда, а жертвой, которую можно принести памяти. «Подожди, — сказал я, — а если Клара откажется или муки уже нет? А если её вообще убьют по дороге?»

«Чего ты трусишь? — ответила Ольга. — Если у тебя получится убедить Клару и она отправится к колонистам, то в случае успеха этой поездки ты как бы останешься в Розенфельде и твоя семья и соседи останутся целы. Отдадут большевикам сколько надо зерна, а потом получат столько же от „Братьев“… Так мы по крайней мере перепишем прошлое, если создать его новый вариант нельзя».

Утром мы подкрались к конторе на Инвалиденштрассе, надеясь, что запах канцелярии разбудит Клару. Дом уцелел. На нижних, почти нетронутых этажах уже поселилось переводческое бюро. Проникнуть за дверь на втором этаже «Винеты» не составило труда — она была захлопнута, но не закрыта. Ольга прошла на носочках, как балерина, между разбросанными по полу бланками и газетами. Оглядевшись, она произнесла: «Клара придёт. Вернись через полчаса».

Я выскочил и, обливаясь холодным потом, пошёл к Доротеиному погосту. На месте окрестных домов высились горы камней, и я развернулся и отправился обратно. Ожидание, лестница, витражи.