– Если преодоление межвидового барьера случилось там, – спросил я у Беатрис Хан, – почему тогда эпидемия началась в Киншасе?

– Многие реки из того региона ведут в Киншасу, – ответила она. —

И предположение – гипотеза – состоит в том, что вирус добрался туда именно в людях, а не в обезьянах. Это не обезьяна села в каноэ, чтобы нанести визит в Киншасу. Скорее всего, вирус туда принесли люди.

Да, есть, конечно, определенный небольшой шанс, что кто-то мог привезти в Киншасу живую зараженную шимпанзе прямиком из камерунского «клина», но, по словам Хан, «это крайне маловероятно». Скорее всего, вирус путешествовал именно посредством людей.

Сексуальные контакты в деревнях, по этой версии, поддерживали цепь инфекций, но едва-едва, и до резкой вспышки оставалось еще много времени. Когда кто-то умирал от иммунодефицита, его смерть ничем не выделялась среди смертей от прочих причин. Жизнь была тяжелой и полной опасностей, ожидаемая продолжительность жизни была недолгой и без этой новой болезни, и многие из первых ВИЧ-положительных людей, вполне возможно, умерли по другим причинам еще до того, как у них начинала отказывать иммунная система. Эпидемии не было. Но цепочка заражений не прерывалась. Показатель R₀ по-прежнему оставался больше 1,0. Вирус, похоже, путешествовал точно так же, как в основном тогда путешествовали и сами люди: по реке. Он выбрался из юго-восточной части Камеруна через верховья Санги, спустился к Конго, потом по реке

Конго добрался до Браззавиля и Леопольдвиля, двух колониальных городов на разных берегах озера, тогда еще известного как Стэнли-Пул.

– После того как вирус добрался до городов, – сказала Хан, – он получил возможность распространяться.

Но он по-прежнему двигался медленно, словно поезд, только-только отошедший от станции. В Леопольдвиле в 1908 г. жило меньше десяти тысяч человек, Браззавиль был и того меньше. Сексуальные нравы и динамичность отношений были не такими, как в захолустье, но пока что отличались еще не слишком сильно. Показатель R₀ по-прежнему держался где-то возле 1,0. Шло время, в города съезжалось все больше людей, которых привлекала возможность работать за жалование или продавать свои товары. Привычки и возможности менялись. В города приезжали не только мужчины, но и женщины, хотя и не в таком большом количестве, и довольно немалое их число занялось древнейшим ремеслом.

К 1914 г. в Браззавиле жило около шести тысяч человек, и он был «довольно тяжелым местом для миссионера», по словам одного шведского священника: «Сотни женщин, прибывших с верховий Конго, работают профессиональными проститутками»[223]. Мужское население включало в себя французских госслужащих, солдат, торговцев и рабочих, и, скорее всего, мужчин в городе было намного больше, чем женщин, потому что колониальная политика запрещала женатым мужчинам, прибывавшим на работу, брать с собой семьи. Такой половой дисбаланс привел к повышению спроса на коммерческий секс. Но формат сексуальных услуг в те ранние годы обычно отличался от того, что обычно представляется при слове «проститутка» – практически конвейерная эффективность, встречи вида «сунул, вынул и пошел» с большим количеством незнакомцев. Нет, то были одинокие женщины, которых на языке лингала называли ндумба, а по-французски фам либр, «свободными женщинами» (в отличие от жен и дочерей), которые оказывали своим клиентам множество самых разных услуг – от разговоров до секса, от стирки до готовки. У одной такой ндумбы могло быть всего два-три друга, которые регулярно посещали ее, поддерживая финансово. Другой вариант отношений – менажер, «домработница», которая жила с белым колониальным чиновником и занималась не только работами по дому. Да, это были коммерческие отношения, но они не были ни многочисленными, ни неразборчивыми, в общем, условий для широкого распространения заболевания, передаваемого половым путем, все еще не было.