Ясно одно — передышка кончилась. Интересно, что думали Соткины, читая это письмо? Много чего думали… И не случайно оно здесь валяется. Его подбросили, это ясно. Мол, объясни, доченька, кто ты такая.

И что им сказать? Продолжать играть в игру ничего не помню? Но она же все "вспомнила"! Она распевала с ними туристские песни, она "узнала" тетю Катю из Ярославля и чью‑то тетку в Пензе, она морочила голову доброй старушке воспоминаниями об алюминиевом заводе, а они ее безропотно кормили и поили, пылинки с нее сдували.

Она оставила письмо там, где его нашла, и, огибая журнальный столик, привычно бросила взгляд за стекло шкафа. Там за парадными чашками и серебряными рюмками лежали ключи от ее дома в Приговом переулке. Три месяца назад Соткины вынули их из кармана пальто и положили на видное место в надежде, что дочь бросит на них взгляд и что‑нибудь вспомнит. А потом про ключи забыли, они переместились вглубь полки, стали частью этого быта, и только Даша ненароком поглядывала на эту связку со знакомым брелоком — крошечным кроликом, подаренным ей Полозовоми на счастье. Ключи связывали ее с прошлой жизнью, в которую ей рано или поздно предстояло вернуться.

Стараясь не звякнуть чашками, Даша схватила ключи, плотно, словно замочная скважина, обхватила их пальцами. К входной двери она шла на цыпочках, бдительная Наталья Мироновна могла перехватить ее в коридоре. Почему‑то очень важным ей показалось вынести из дома пальто — подарок Вари. Пальто казалось уликой, по которой ее могут найти. Не дыша она отодвинула язычок замка. Все… она в другом мире, в другом измерении.

Очутившись на улице, она сразу бросилась бежать и только в сквере у метро на задах многочисленных палаток перевела дух. Отдышалась, перевесила пальто с правой руки на левую и быстро пошла дальше, не глядя по сторонам. Теперь можно подумать, как жить дальше. Мысли были похожи на запутанный пестрый ворох ниток. Она тянула за одну нить, та шла вначале легко, потом упиралась, крепким узелком цепляясь за нить другого цвета, и Даша легко перепрыгивала с мыслей об отце — дура–дура, не потребовала вовремя адрес! на жгучие воспоминания (уже воспоминания!) — о Соткиных, перед которыми было непереносимо стыдно. Интересно, почему они сразу не показали ей это письмо? Из деликатности, из‑за трусости? Боялись взглянуть в ее лживые глаза? Ведь это очень трудно, уличив близкого человека в неблаговодном поступке, посмотреть ему в глаза и начать разговор. Многие предпочитают ничего не заметить. Уличать — трудно. Хотя, если вдуматься, чего она, собственно, трясется? Она не украла, не предала, не убила, она не совершила ни одного из смертных грехов. Сейчас главное решить — куда ей идти. Можно просто продолжать жить как раньше, как будто ничего не произошло. А бандиты?