В этой сцене, надо сказать, странно, ну просто абсолютно все! И какое-то, прямо-таки, ангельское терпение, проявленное Иродом по отношению к продолжавшему свою строптивую линию поведения Иисусу. И то, что он, так ни в чем относительно Иисуса и не разобравшись, но, тем не менее, поиздевавшись над ним, с этим и отослал его обратно к Пилату, после чего Пилат вдруг сделался Ироду другом.

В честь чего это? Ирод ничем Пилату не помог, да и его издевательства и насмешки над Иисусом, человеком, к которому Пилат испытывал явную личную симпатию, тоже едва ли могли послужить основанием для дружбы. И тем не менее, Лука пишет, что после этого случая Пилат и Ирод Антипа сделались друзьями. Что-то здесь явно не договаривается, но что именно?..

Чтобы понять это, давайте присмотримся к одной, на первый взгляд, малозначительной детали текста, которая, однако, как маленький ключик, поможет нам открыть те массивные врата, за которыми здесь скрывается правда. А именно — к словам о том, что прежде чем отослать Иисуса обратно к Пилату, Ирод «одел его в светлую одежду». И прежде всего, обратим внимание на то, что словом «светлый» в синодальном переводе Нового Завета, переводится греческое слово «лампрос», которое на самом деле имеет значение… «блестящий, сияющий, роскошный»!

То есть, в конце встречи, прошедшей согласно предшествующему тексту, далеко не в позитивном ключе и не по-дружески, Ирод вдруг одевает Иисуса в роскошную, блестящую, сияюще-белую одежду! Как же можно расценить этот яркий, в прямом и переносном смысле, жест царя Галилеи и Переи?

Христианское богословие, недолго думая, причисляет его к прочим издевательствам над Иисусом, считая, что Ирод нарядил его в драгоценную одежду в качестве насмешки и дополнительного унижения. И это действительно можно было бы трактовать именно таким образом, если бы не несколько весьма существенных «но».

Первое «но» — это то, что, как мы знаем, носить одежду белого цвета было исключительной привилегией римских граждан, причем привилегией, которой пользовались, главным образом, римские патриции. Так что, взять и в насмешку нарядить какого-то, трижды презренного, иудейского арестанта не просто даже в белую одежду, а в драгоценную белую одежду, то есть — в одежду, являющуюся эксклюзивной привилегией римской знати, было бы ничем иным, как насмешкой и оскорблением, прежде всего, именно этой самой знати!