– Две ночи. У вас есть две ночи, чтобы вернуться в класс.

Болезненно заныл мочевой пузырь. На мгновение каменный сад стал закоулками интерната. Корней почуял запах сырости, котельной, казенного белья.

Поддерживая ношу левой рукой, он выпростал правую и перехватил занесенную для удара указку. С легкостью вырвал ее – сухо хрустнуло запястье учителя. Корней хлестнул указкой по осклабившейся физиономии. Грач рассыпался комьями спрессованной пыли и паутины. Корней чихнул.

– Будь здоров.

Он никак не ожидал услышать этот голос под колючими чужими звездами.

Маринка прислонилась к надгробию и ковыряла ногтем вросшие в камень ракушки.

– Как ты сюда попала?

«Не разговаривай с ними, Корь», – шепнул внутренний голос.

– Я искала тебя.

«Не разговаривай!»

– Зачем?

Маринка улыбнулась – очаровательная, как прежде. Забытое чувство колыхнулось в груди. Будто мышка пробежала по сердцу.

– Потому, что мы созданы друг для друга, помнишь? Мы – две половинки целого.

– Это было давно.

– Неправда. Мы ошиблись. Но любую ошибку можно исправить. Кто она тебе? – Маринка с презрением взглянула на оледеневшую Оксану. – Ты ничего о ней не знаешь. У вас нет общих интересов. Вас объединило горе, вы расстанетесь, как только наступит рассвет. Ты любишь меня – до сих пор.

– Нет, – сказал он. – Не люблю.

Маринка издала полный ненависти стон. Из дыры в камне таращился выпученный глаз.

Корней боком вошел в пробоину, обернулся – вместо Маринки у камня отиралась Бабушка Догма.

– Мое, мое, мое! – каркала она в спину.

Лабиринт не заканчивался. В четвертом кольце пожилой японец чертил мелом формулы на плите. В седьмом сидел человек, чье лицо маскировала фотография смеющейся Оксаны. В череп бедняги был вкручен толстый шуруп, он и удерживал снимок. Человек был бос. По обрубку ступни Корней угадал бывшего сожителя Оксаны.