— Что?
— Ты ее толкнула.
— Этого я бы точно не забыла.
— У тебя сразу же случился приступ. Сама знаешь, после него все как в тумане.
— Вы с ума сошли. — Я снова рванулась, но она вдавила мою руку в бетон. Я выронила тетрадку, но тетрадка ей была уже не нужна. Я из последних сил толкнула ее в плечо.
— Вы друг от друга отдалились, — продолжала она. — Ты ее возненавидела.
— Она была моя лучшая подруга!
— Посмотреть на вас, так не скажешь. — Она нависала надо мной, а на шее болталось крохотное золотое распятие. — Ты знала, что она готова обвинить меня в воровстве. Знала — и хотела меня защитить.
В нос ударил запах ее духов — резкий, приторный.
— Пустите меня, пустите!
Она улыбнулась слабо, печально.
— Я проводила тебя до дома, потом поймала собаку, посадила к себе в машину. И поехала в школу скопировать почерк Эми — чтобы написать записку. Тут-то я и увидела готовую записку у нее в тетради по закону Божьему. Это все ради тебя, дорогая, — чтобы тебя защитить, как ты защищала меня. Потому что ты всегда была моей любимицей. Моим птенчиком.
Я хотела позвать на помощь, но едва вскрикнула, как она ударила меня головой о стену. Я обмякла, она взгромоздилась сверху, и сколько я ни брыкалась, ни вырывалась, бесполезно.
— Хватит, — шикнула она. Вцепилась мне в горло и давай душить.
В висках застучала кровь, глазам в орбитах стало горячо. В ее зрачках я различила свое отражение — корчащаяся куколка, букашка, ничто, — а над нею свод трубы, гладкий, прохладный, словно стенки морской раковины, и мне послышался шум моря, сейчас сюда хлынет вода и смоет нас обеих. Издалека неслась песня:
— Хватит, хватит, — повторяла она. И дышала мне в лицо, забирая весь воздух, и я, выпустив ее ладони, стала шарить в поисках чего-нибудь, хоть какого-то оружия, но натыкалась лишь на гладкие бетонные своды. Господи, помоги. Матерь Божия, помоги. Святой Михаил, помоги, помоги. В трубу лилась все та же песня — или всего лишь эхо, воспоминание, извлеченное угасающим мозгом. Хватит. Хватит. Она сжала руки сильнее, и наползла тьма, застлала глаза.
Я пыталась шевельнуться, но стала тяжелей бетона, сама превращалась в бетон... и где отец? Где мама? Черное небо, черная вода. Эми зовет меня, слышна песня, и что-то твердое впилось в бедро, что-то непонятное — что это, косточка? Я полезла в карман, отталкивая миссис Прайс, отвоевывая миллиметр за миллиметром.