— Мистер Крив, — начал следователь, — зачитайте, пожалуйста, Джастине ее права и убедитесь, что она все поняла.

Я обернулась — значит, отца все-таки пустили? — но оказалось, мистер Крив — это дядя Филип, и он спросил:

— Ты понимаешь, что имеешь право молчать?

— Да.

— И понимаешь, что каждое твое слово будет записано и может быть использовано в суде?

— Да.

— Впрочем, до суда вряд ли дойдет, — добавил он. — Потому что ничего дурного ты не сделала. — Он указал на следы у меня на шее.

Следователь начал задавать мне вопросы и после каждого ответа стучал на пишущей машинке. Пахло чернилами, нагретой обивкой стульев, копировальной бумагой.

— Во сколько ты встала сегодня, Джастина? — спросил следователь.

— Около семи, — ответила я. — Как обычно.

— Что ты ела на завтрак?

— Гренки с клубничным джемом и миску хлопьев. Да, с молоком. — Я обратила взгляд на дядю Филипа, и он кивнул. Ответы были правильные, я говорила правду.

— В котором часу папа ушел на работу?

— В восемь пятнадцать.

— А ты когда ушла в школу?

— Тоже в восемь пятнадцать.

Так мы и перебрали все события дня — прощальную службу, автографы на блузке, визит к Фанам за запиской Эми. Дорогу на велосипеде до школьной площадки. Сарай мистера Армстронга. Миссис Прайс в дверях. Запись в моей тетради по закону Божьему слово в слово как у Эми. Все ближе и ближе к трубе, и вот мы уже там, и он спрашивает, что она сказала, что именно сказала.

— Что я всегда была ее любимицей. Ее птенчиком.

Следователь застучал на машинке.

— А потом она сказала... это я столкнула Эми со скалы.