Обидно было Женьке, и незаметно эта обида родила в нем мысль о том, что жизнь его не получилась, испорчена до конца рейса, а может быть, и вообще — навсегда. Его уже не радовали ни черноморские красоты, ни вахта у руля, ни брызги в лицо соленой морской волны.

«Ну и не надо! — думал он со злостью, пролеживая все свободное время в кубрике, на своей верхней койке, цепями прикрепленной к потолку. — И плевать мне на эти моря!..» Если бы «Крузенштерн» не шел уже под всеми парусами к Босфору — Женька списался бы с него, уехал домой, бросил мореходку, не боясь насмешек деревенских приятелей, и потом только бы и делал, что ходил на скучную работу в поле и лежал на печи…

Самое плохое во всем этом было то, что на судне никто не хотел понять Женькину обиду. Даже Сашка Копылов, даже руководитель практики замначальника училища Егоров. А ведь как раз Егоров был тем человеком, с которого Женька брал пример во всем с первых же дней курсантской жизни. Высокий, подтянутый, всегда в чистом белом чехле на фуражке, с якорем капитана дальнего плавания на кармане кителя, он прошел все моря и океаны, тонул, спасал иностранные суда, ловил тунца у Огненной Земли и как свои пять пальцев знал астрономию. А тут — не понял, не разобрался, да и не пожелал разбираться, когда Женька попытался объяснить ему, что не может работать на фоке, что фок — для трусов и лентяев, вроде толстого Шинкарева, поступившего в мореходку, чтобы не служить в армии.

— Переведите, Валентин Иванович, — просил Женька Егорова. — Нельзя мне там, наверх хочу, ну хоть на нижний марсель…

— В море, Крутов, каждое место главное. Работай, учись и не ной. Ты же моряк!

И Женька не ныл. Вовремя выходил на построения, выбегал на палубу по сигналу аврала, лез по вантам и переходному тросу на самый нок рея, а там собирал, укладывал, привязывал или распускал парус, но делал все это без удовольствия, молча и обиженно…

Прошли Босфор с рассы́павшимся над его берегами белокаменным Стамбулом и смешными деревянными пароходиками в бархатных волнах. Потом были Мраморное и Эгейское моря… И вот наступил тот нелегкий день в Средиземном, который навсегда остался в памяти Женьки Крутова.

Ночь была беззвездная и холодная. Едва миновали траверз острова Андикатира — жесткий ветер ударил в борт и застонал, засвистел в вантах, захлопал приспущенными кливерами, пытаясь сорвать их и унести в закипевшую вокруг парусника пучину. Женька только что сдал вахту впередсмотрящего и остался посидеть со сменившим его у рынды Сашкой Копыловым.

— Ну вот, сейчас выйдем в Средиземку, а там — уже и Балтика скоро, домой вернемся, — вздохнул Женька, печально глядя на мерцающий далеко за кормой маяк.