—  Ну, хватит… меня на словах ловить, как истину на воровстве! Есть у нас еще сила смелыми быть. Россия за нами, сотник. Нам ли бояться войны с ее черным стягом? Я лучше голову плахе отдам, чем черту душу и честь.

Кусков, запаленный речью, взялся за вышитый бисером кисет, сердито поводя усами. Нежный закат струился в узкую створь ставен, золотя его глаза и строгий профиль.

—  Неужто у тебя, Ляксеич, душа опрокинулась страхом?— уже ровнее, сменяя гнев на милость, сказал он.—Да ни в жисть не поверю, что у Дьякова сабля не остра. На, будешь табачок?

—  Благодарю. — Мстислав отрицательно качнул головой и, продолжая гнуть свое, озадачил вопросом: — Но наши-то далеко! Россия за океаном, где силы брать? Их-то сколько, а нас?

—  Да ты никак не уймешься? — Кусков раздраженно бросил на стол чубук. — Ты еще спроси у ветра: жива ли Державная? Мирно ли небо ее? Зреет ли хлеб на полях? Не стоптал ли нас француз или пруссак лютый. Ну? Что рот на замке, сотник? А может, ночь на Руси и ложь вместо правды?.. Ты вот что, Мстислав Ляксеевич, ты мне эти выкрутасы, абы-кабы, брось! Понял? Ишь развел, понимаешь… бабьи слюни. Ты казак! Сотник, твою мать!.. Так держись орлом… А то, гляди-ка, начал копаться — тлю в огороде искать! Так ты еще придумаешь, что это земля — испанцев иль краснокожих?.. Смирно, сотник! Не можешь драться на чужой земле, нечего делать и на своей! Сдай оружие и иди в торгаши, пухни их сучьей сытью! Понял меня?

—  Так точно, ваше превосходительство!

—  Ну, то-то же, — Иван Александрович примирительно посмотрел в глаза своему другу. — Не обижайся на меня, голубчик. Горько мне слышать такие речи… тем паче от тебя, брат. У самого холодеет у виска от таких вестей. Ну да ничего! Бывалоче и похуже. Прорвемся, Мстислав Алексеевич, как-нибудь с Божьей помощью. Сегодня же алеутов пошлю в Ситку за подмогой. Ты токмо душой не гасись пред испанцем. Французов разбили, а тут… Ну ладно, Христос с тобой, ступай! Застоялся, жеребец…

У выхода из горницы сотник обернулся: на том же месте расплывчато темнела одинокая фигура Ивана Александровича. Хлипкий свет двух восковых свечей не мог высветить ее всю, и она виделась большой и неясной, как грядущее, кое также не имело определенных границ и очертаний.

* * *

Когда Дьяков ушел, в горницу к мужу заглянула жена. Длинные волосы, обычно взятые в косы, были распущены, в очертаниях маленького рта было что-то настойчивое и тревожно-серьезное. Иван Александрович посмотрел из-под бровей на орехово-смуглое лицо Катерины: нежно-округлое, сейчас оно заострилось, проявив жесткие линии.