—  Не мучай себя… всё обойдется… я рядом, люблю тебя…

Чуть погодя, он отошел к буфету, заложил за суконный борт сюртука дрожащую руку и весомо, с выражением усиленного спокойствия молвил:

—  Надежда умирает последней. Надеяться и верить надо, Екатерина Прохоровна. А тонко переживать нам не пристало… Слезами цитадель не удержишь.

Вместо ответа жена вздохнула и тихо развела ладонями. И было похоже, что вздохнула с нею и вся затаившаяся горница, и заструились в тоске плоские тени по темным углам, бесшумной цепью окружив Кускова.

—  Ох ты, Господи… — сдавленным стоном отозвалась высоко вздымающаяся грудь командира.

Через щели ставен сочились на развешанные по стенам шкуры зверья солнечные пятна, и розовый свет бродил по дому.

Кончался вечер с его ранящими, язвящими душу раздумьями, а страх перед грядущим по-прежнему не уходил из души. Впереди его ждала тоскливая, как Иуда150, ночь. Иван Александрович измученно опустился на диван, но тут же поднялся, резким движением опрокинул стул и зачастил по горнице, сцепив руки за спиной, что-то бормоча, натыкаясь на комод и стены, ровно слепой иль блаженный. Высокие скулы его горели краской, в неподвижных глазах искрились слезы, которых давно уж не могла припомнить Катерина у мужа. А он все ходил да прислушивался, словно к тающему у синего росчерка горизонта печальному клику журавлей.

Позабыв о себе, она со страхом наблюдала за ним:

—  Ванюшка, уймись! Не серчай… Не надо, милый. Я больше не буду…

Он резко обернулся, словно на выстрел, быстро подошел к жене, поднял ее с пола и долго держал на сильных руках, точно пытаясь оградить от спустившегося зла.

—  Умный головой о стену не бьется, мать. Сдюжим. Не для того кровушку проливали да детей рожали, чтоб испанцу гостинец делать. Что толку в этих басурманах? Они лишь языками фехтуют да на кошелек глазеют. А за деньги-то и черт спляшет. Духа в них нет нашего русского!

Он опустил ее на диван, а сам вновь заходил, напряженный и страшный в своем отчаянье, как зверь, у коего хотят отнять его дом. Задержавшись у икон в злато-маслянистых окладах, он поднял взволнованный взор и, впиваясь в лик Спасителя, прошептал:

—  Господи! Неужели ты станешь терпеть сие? Убереги нас, Отец Небесный, и направь на путь истинный.

Глава 7

Глава 7

Когда на следующий день Колотыгин заглянул навестить десятника, Михаил, казалось, больше страдал от жестокого похмелья, чем от последствий ампутации.

Завидев лекаря, на его суровом лице наметилось подобие улыбки.

—  Здравия желаю, Леонидыч, — прохрипел он, мотнув курчавой головой.