—  Помолчи! — губернатор, едва справляясь с собой, судорожно осушил кубок. — Что ты понимаешь в сей игре, щенок? В этой безумной жизни, где сильные мира сего только и делают вид, что строго следуют законам трона и заповедям святой церкви! Да знаешь ли ты, что джунгли судов и интриг Мадрида куда как сложней и ужасней джунглей всей нашей Новой Испании?

—  Но дабы спасти тело, отец, — Сальварес нервно затушил сигару, — следует отсечь больную конечность… Только вот что решил отсекать ваш друг герцог… Новую Испанию от Старой… или, быть может, наш дом — Калифорнию? О! Мир ведь способен ценить, кто умеет «достойно» проигрывать. Давайте, отдадим ее русским вандалам! Кончиту мы им уже подарили!.. Не знаю, как вы, отец, но я…

—  Безумец! Что ты намереваешься предпринять?

—  То, что мне подсказывает совесть и долг, что же еще? Вице-король предал нас!

—  Лжешь, мерзавец! — хриплым, пугающим голосом взорвался отец. — Герцог Мария Кальеха дель Рэй? Мой боевой друг… Не верю… — хватаясь за ворот халата, губернатор качал головой с безумной выразительностью. Гримаса отчаянья и гнева прикипала к его щекам. — Мертвые срама не имут. Если трусишь, я сумею тебе помочь… Вот бумага. Пиши, что застрелился. Смерть лучше позорной жизни… — старик грохотнул ящиком стола и положил перед ним пистолет. — Он заряжен. Ну!

Лоб Сальвареса покрылся бисером пота, он отодвинул недопитый кубок, в темном гранате которого у самого ободка тревожно мерцали огоньки свечей.

Глядя в горячие глаза отца, он испугался себя самого. Неуправляемая волна бешенства распирала его грудь, застлала глаза. Он сцепил зубы, ощутив себя идущим по шаткому мосту над бездной.

—  Но я не вру, не вру вам! — он вскочил со стула, выхватил из ножен кинжал и несколько раз полоснул себя по предплечью так, что кровь брызнула на белую скатерть и густо окропила брусничными кляксами пол.

—  Сын мой! — старик тоже поднялся, жесткое лицо его вдруг стало жалким, сморщилось, и глаза сразу залило слезами. Сквозь их искрящуюся грань он увидел такие же глаза своего младшего.

—  Прости, я верю тебе! О, Мать Мария!..

Испуганный и смятенный, он, тяжело дыша, тряс перед грудью сжатыми кулаками и твердил:

—  Я люблю тебя… Прости, прости…

* * *

Возгласы, песни, звон молотков оружейников стихли. Ворота пресидии закрылись за последним путником. Золотистая пыль зависла в воздухе: ветер угомонился и стояла духота. Утомленное солнце скрылось за стенами Монтерея. Бархатная ночь пала на крыши. Слышалась только мерная поступь часовых и краткая перекличка у крепостных стен.