Податливые, словно сделанные из воска, ножки ее поднялись над яркими лепестками спутанной юбки, похожие на тычинки некоей дивной экзотической орхидеи. Ее пластическое совершенство нарушалось лишь глубокой, изящно вылепленной ямочкой посередине безупречно гладкого живота, в самом низу которого темнел дымчатый клин вьющихся волос. От одного их вида внутри у Марка все всколыхнулось и перевернулось, когда она медленно, сладострастно раскинулась перед ним.

– О Марк! – страстно прошептала она. – О Марк, я больше не могу терпеть!

Вся ее злость куда-то испарилась; Сторма лежала перед ним, податливая и словно бездыханная, медленно сплетаясь с ним руками и ногами, горячими, нежными и ласковыми… Однако звук ее голоса неожиданно привел его в чувство. Ведь Шон Кортни доверяет ему во всем, а что сейчас делает он, Марк? Предает его, пользуется своим исключительным положением в его семье во зло… Потрясенный собственным вероломством, Марк отстранился от девушки.

– Похоже, я сошел с ума, – с ужасом проговорил он и попытался откатиться в сторону.

Ответ последовал мгновенно, это была инстинктивная реакция голодной львицы, у которой отбирают лакомый кусок: поистине сверхъестественная способность в долю секунды переходить от довольного тихого мурлыканья к громовому рыку – и тогда только держись.

Сторма наотмашь залепила Марку пощечину такой силы, что у него искры посыпались из глаз.

– Да какой ты, к черту, мужчина?! – закричала она.

Сторма попыталась влепить ему новую пощечину, но на этот раз он не сплоховал, и оба покатились по траве, как две разъяренные кошки.

– Ничтожество! И всегда будешь таким! Бесхребетный, ни на что не способный слабак! – шипела она.

От этих слов ему было в сто раз больнее, чем от ударов. Он тоже разозлился не на шутку и навалился на нее.

– Да пошла ты… Как ты смеешь так говорить?

– Я-то смею, а вот ты не смеешь…

Но тут она вдруг замолчала – до нее дошло, что это случилось.

– О боже! – снова вскрикнула она, задыхаясь, уже совсем другим тоном.

Все ее тело заходило под ним; прижимая его к себе, Сторма ласково ворковала.

– О Марк… о-о… о-о… родной мой, любимый мой Марк! – бессвязно бормотала она низким, хриплым голосом победительницы.

Шон Кортни сидел на лошади чуть сгорбившись. Это была удобная и привычная посадка африканского наездника: ноги в длинных стременах вытянуты, тело слегка отклонено назад, с левой руки свисает плетка, поводья лежат на луке седла.

Его прекрасно выученный жеребец терпеливо стоял в тени свинцового дерева, опираясь на три ноги, а четвертую приподняв, чтобы она отдыхала. Вытянув шею и натянув поводья, он с громким хрустом щипал сочную, сладкую травку, покрывающую верхние склоны нагорья.