Дирк весело рассмеялся. Зубы его были безупречно белы, солнечные лучи играли в его блестящих кудрях на крупной красивой голове, подсвечивая лицо, так что выглядел он еще более театрально-великолепным красавцем.

– В общем, молодец, дорогой папочка. Никогда не упустишь, что само плывет в руки. Разве можно позволить бандам ополоумевших красных мешать нам делать дело? Ведь и я в конечном итоге живу за счет золотых приисков.

Шон никак не мог заставить себя ответить, его душила злость. Он чувствовал себя с ног до головы перепачканным и опозоренным.

– И здесь я, – продолжал Дирк, внимательно наблюдая за отцом и улыбаясь убийственно изысканной улыбкой, – как и во многом другом, у тебя в долгу. Ведь я весь в тебя, я унаследовал твою способность ловить удобный момент. Помнишь, ты учил меня, как ловить змею: прижать к земле и двумя пальцами схватить за шею?

Шон вдруг ярко вспомнил этот эпизод. Еще тогда его испугало бесстрашие мальчугана.

– Вижу, что помнишь, – сказал Дирк, и улыбка погасла на его лице, а с ней и беспечная веселость. – Да-а, было время… столько событий, столько опасностей! Помнишь, как мы заблудились, после того как однажды ночью львы напугали лошадей и те разбежались?

Шон и это уже успел позабыть. Они охотились тогда в районе под названием Мопани; тогда мальчик впервые отправился с отцом на охоту с ночевкой в лесу, далеко от фургонов, обеспечивающих защиту и безопасность. Это, казалось бы, небольшое приключение превратилось в настоящий кошмар: одну лошадь львы убили, другая убежала – и всю обратную дорогу через безводный песчаный вельд и густой непроходимый буш пришлось проделать пешком.

– Ты научил меня находить воду. Помнишь лужицу в стволе дерева? Никогда не забуду, как от нее воняло, какой был отвратительный вкус. А колодцы бушменов в песке, из которых они сосут воду через соломинку?

Да, Шон и это вспомнил, как ни пытался отбросить эти воспоминания. На третий день, приняв одно высохшее русло небольшого ручья за другое, они сбились с пути и двинулись прямиком в пустыню, на медленную, но верную смерть.

– Я помню, как из патронташа ты сделал перевязь и нес меня на боку.

Когда силы уже совсем оставили мальчишку, Шон нес его на себе, милю за милей, день за днем через бесконечные горячие пески. А когда наконец и его немереные силы иссякли, он склонился над ребенком, заслоняя его от солнца своей тенью, и стал работать языком, чтобы добыть хоть каплю слюны для умирающего от жажды сына и таким образом хоть немного продлить ему жизнь.

– Когда нас наконец отыскал Мбежане, помню, ты заплакал.