Марка несло; с его языка соскакивали все новые идеи, порождая новые, а Шон продолжал слушать, и его улыбка превращалась в судорожный смешок, от которого сотряслись плечи, и наконец он разразился таким хохотом, что несколько минут никак не мог остановиться.

– Все-все, хватит! – радостно взревел он. – Сядь, Марк, на сегодня достаточно.

Порывшись в карманах, он достал носовой платок и вытер глаза, потом громко, словно сыграл на трубе, высморкался и лишь тогда пришел в себя.

– Безобразие! – снова фыркнул он от смеха. – Настоящее кощунство! Ты совсем не уважаешь деньги. Это что-то противоестественное.

– Нет-нет, очень уважаю, сэр, но деньги ведь не цель, а только средство.

Марк тоже рассмеялся – веселье генерала оказалось заразительным.

– Черт меня побери, Марк! Да ты настоящая находка, честное слово! Где только я тебя откопал?

Шон напоследок снова весело хохотнул, а потом лицо его стало серьезным. Из бокового ящика стола он достал чистый лист бумаги и стал что-то писать.

– Будто у меня и без того мало работы, – ворчал он. – Ладно, давай составлять список, что нам нужно для твоего чертова общества.

Работали они часа три, и Руфь Кортни пришлось лично явиться к ним и пригласить их к обеденному столу.

– Еще минутку, дорогая, – сказал ей Шон.

Он придавил пресс-папье толстую пачку бумаг с записями, собираясь подняться из-за стола.

– А ведь вы обрели себе очень опасного врага, молодой человек, – нахмурившись, обратился он к Марку.

– Да, я это знаю, – серьезно отозвался Марк.

– Судя по твоему тону, для тебя это не просто так.

Он смотрел на Марка, и в глазах его стоял вопрос. Марк колебался только секунду, потом начал рассказывать:

– Вы знали моего дедушку, Джона Андерса; однажды вы сказали мне об этом.

Шон кивнул и откинулся на спинку кресла.

– У него был свой кусок земли, восемь тысяч акров, он назвал ее Андерсленд…

Шон снова кивнул. И Марк продолжал говорить, обстоятельно, ничего не приукрашивая, приводя только голые факты, а когда приходилось излагать свои догадки или делать предположения, он не скрывал этого. Руфь снова пришла к ним звать к обеду как раз в тот момент, когда Марк повествовал о той ночи на склоне нагорья, где убийцы обнаружили его ночлег. Она хотела было погнать их в столовую, пока еда не успела остыть, но, увидев их лица, вошла в комнату и, молча встав за креслом мужа, с побледневшим, застывшим лицом стала слушать.