Из всего, что Марк взял с собой из мира цивилизации, двойная корзина на спине вьючного мула выглядела далеко не самым тяжким грузом. Он принес с собой огромный груз вины, угрызений совести, печали об утраченной любви и недовольства собой за то, что не выполнил свой долг. Но теперь, под утесами Чакас-Гейт, этот груз казался ему несколько легче, и плечи его наливались новой силой.

Из долины, где протекала река Бубези, на него как будто хлынуло нечто не поддающееся четкому объяснению – ощущение судьбы, которая течет своим курсом, предназначенным откуда-то свыше, или даже более того – чувство, будто он возвращается в родной дом. «Да, – подумал он с внезапно охватившей его радостью, – наконец-то я возвращаюсь домой».

Марк внезапно заторопился. Натянув повод, он оторвал мокрую недовольную морду Троянца от воды – капли стекали с его мягких, как каучук, губ – и, помогая себе пятками, направил его вперед, к зеленоватой стремнине реки. Когда животное перестало доставать ногами до дна, соскользнул с седла в воду и поплыл рядом.

Едва большие копыта мула коснулись дна, Марк снова забрался в седло и выехал на противоположный берег; мокрые бриджи липли к бедрам, с промокшей насквозь рубашки ручьями стекала вода.

Неожиданно, в первый раз за всю неделю, он рассмеялся, беспричинно, непринужденно и легко; чувство, вызвавшее этот смех, еще долго согревало ему грудь.

Марку показалось, что он слышит какой-то звук, такой тихий, что ритмично чавкающие в мягкой почве речного берега копыта серого Троянца, казалось, заглушают его.

Задаваясь вопросом, не почудилось ли ему, Марк натянул поводья и прислушался. Тишина стояла столь полная, что казалось, она шуршит, словно статическое электричество; когда в миле от него внизу по течению реки уныло и нежно просвистал лесной голубь, возникло такое впечатление, что птица совсем рядом.

Марк потряс головой и хлестнул мула поводьями. Тот успел сделать только один шаг, как снова послышался тот же звук; на этот раз ошибиться было невозможно. Волоски на шее Марка встали дыбом, и он резко выпрямился в седле. Этот звук он слышал только раз в жизни, но при таких обстоятельствах, что забыть его казалось невозможным.

Звук прозвучал близко, очень близко, исходя из густых прибрежных зарослей кустарника, отделявших Марка от реки, из непроходимой чащи из дикой мушмулы и вьющихся лиан – обычного прибежища для животного, которому и принадлежал этот голос.

Звук был тягучий, таинственный и жуткий, напоминающий журчание жидкости, вытекающей из горлышка глиняного кувшина, и только тот, кто уже однажды слышал его, узнает в нем предостерегающий рык взрослого леопарда.