– Кто?

– Ростислав Всеславьич. Давно вы с ним пересылаетесь, я знаю! А после стало тебе боязно, вон, даже на село ушел. А после прибежал-таки! Решился!

– Князь! На что?!

– Все на то же. Все знаю. Но… Вот молчу пока!

Боярин головой повел, сглотнул слюну – пес, он есть пес! – и осторожно спросил:

– А… почему молчишь?

– А потому, что все в руце Его. Как пожелает, так оно и будет. Поверь, хоть ты и без креста.

– …А ты?

Князь не ответил, тихо засмеялся. А после, помрачнев, сказал:

– И хоть дымы и не по мне… но будет и огонь. Великие дела в среду содеются.

– Князь!..

– Князь я, князь. Но слаб и немощен. Пойду. А ты… смотри!

Князь развернулся и пошел. Перекрестился на Софию. А младший сын твой Ростислав, как донесли тебе, тот кричал на пиру: «Что мне крест? Я на земле стою! Своей земле!» И завтра он придет. Хворостень станет с ним заодин. Горяй станет за Глеба. Туча за Бориса. А за Давыда, старшего…

Нет, князь, причудилось, не может того быть, он не таков, Давыд, чтобы с Мономахом вдруг снюхаться!

Хотя все в руце Божьей! Князь поднялся на крыльцо, еще раз мельком глянул на Митяя, на Софию…

Князь вошел в терем, перед ним посторонились, но кто это был, он не видел. Темно в сенях, он сам так повелел, сам говорил: «Чтоб ночью была ночь». Поэтому теперь в кромешной тьме князь прошел дальше, к лестнице, и начал подниматься, а на седьмой ступени, как всегда, перекрестился. Семь – вот твое число, подумалось, семь куполов, семь дней, седмь помазков тебе!

А в гриднице…

Игнат стоял спиной к двери и на шаги не повернулся. Святоша. Тьфу! Князь сердито сказал:

– Нагар сними. Коптит.

Игнат прошел боком и снял. После опять повернулся спиной. А на столе уже остыло. Князь сел, взял ложку, повертел ее. Игнат, казалось, не дышал.