Ох-х, душит как! Ох-х, жар!.. Скосил глаза…
Игнат стоит в дверях. Совсем уже одет, с котомкой. Уходишь, стало быть. И уходи. Чего стоишь? Не жди, не срок еще, мне еще завтра маяться, и только послезавтра заполдень Она за мной придет. И не кривись, ведь я же не кривлюсь, совсем это не боязно, чего Ее бояться. Она не хуже вас и не страшнее вас, Никифор вон куда страшней страшил и грозил отлучить, но разве я тогда кривился? Нет. Ибо кто Никифор? Это для вас он вседержитель и митрополит, а для меня как он был тем мальчонкой, которого я подобрал на менском пепелище, так и остался. И это он тогда кричал, когда Альдону хоронили. И это он Бориса сглазил – и пал Борис на Ниве. И это он тогда не проклял тех, которые Нерядцу меч вложили, – и пал брат Ярополк. А кабы Ярополк был жив, так бы сидел теперь в Киеве, и вот тогда…
Иди, иди, Игнат, не стой, я тебя не держу. А что слеза бежит, так это не моя слеза, а просто бес попутал, ты бесу не верь, я сейчас руку подниму, утру слезу… Да бес смотри каков: так навалился, что рукой не шевельнуть, рта не раскрыть и не позвать тебя… А если он и дальше не отпустит, как исповедаться тогда, как высказать?!
А он, Игнат… Котомку на пол – бряк. И… подошел. Склонился. Обхватил тебя. Поднимает. Несет. И это все молчком. А все кругом плывет. И давит – затхлым и сырым. Землей…
А каша?! Стой, Игнат! Мы Бережку забыли! Бережке каши дай! Бережко – ох, его злобить нельзя! Он выть начнет, затопает, он шапку снимет, выбросит, а это страшный знак! Ох, говорил отец…
И – всё…
День шестой
День шестой
1
1
Всеслав открыл глаза и удивился – было совсем светло. Значит, проспал, значит, никто его не разбудил, сердито подумал Всеслав. И сразу же, еще сердитее: а это ведь уже шестой день, предпоследний! Надо спешить! Вставай!..
Только не тут-то было. Ибо не то что встать, а вот он просто тронул рукой – и та не стронулась, даже не шелохнулась. И головой не повел. Все тело будто бы окаменело. И даже голос пропал: хотел позвать Игната, но не смог. Лежал как рыба, как налим на берегу – глаза, небось, навыкате, рот приоткрыт, во рту все пересохло. А где, гневно подумалось, кувшин? Всеслав скосил глаза…
И успокоился, ибо увидел, что кувшин стоит у изголовья. Тот самый, Игнатов кувшин – с заговоренной водой. И это совсем рядом… А не дотянуться! И Игнат не идет. Всеслав еще немного полежал, после еще раз попробовал позвать – и опять не получилось. Но он всё равно еще подождал, он всё еще надеялся… Только Игнат не приходил. И не придет, понял Всеслав. Ибо ушел Игнат – совсем! Поднял тебя вчера и перенес сюда, а после забрал всё свое и ушел – как ты ему велел, не смел тебя ослушаться. Вот и лежи теперь, и помирай. Да не помрешь, а будешь целый день так маяться; приедут сыновья, войдут сюда, рассядутся, будут молчать, потом Иону призовут – и он придет и принесет седмь помазков, ибо один придет, а семерых тебя соборовать никто не соберет, как ни грозили бы им и чем бы их ни прельщали, ибо кто ты, святейшего не принял, хулил его, грозил ему и поминал то, в чем он не виновен, а вот теперь и отходи как пес, и это еще хорошо, если Иона явится, а то и он тоже откажет. А что! Вон, к храмам сторожей приставил, вон надругался как!..