Всеслав зажмурился, и сразу стало легче: стало темно и спокойно. И дышалось легко. И в висках не стучало. И ни о чем уже не думалось. И это тоже хорошо, потому что чего теперь думать?! Теперь уже поздно! Раздал дружину ты, расчетверил: одна часть в Витьбеске с Давыдом, другая в Менске с Глебом, третья в Друцке с Борисом, четвертая в Кукейне с Ростиславом. На Мясопуст приходил из Кукейны чернец и говорил, что Ростислав совсем осатанел, крест снял и в храм не ходит; Иона, это услыхав, разгневался, а ты только отмахнулся и сказал: «Все образуется, приедет Ростислав – укорочу». А вот теперь укороти. Его и Хворостеня. И град смири. И Зовуна обрушь, обезъязычь. Вон сколько дел; вставай, Всеслав!

Но как тут встать, когда ты даже шелохнуться не можешь, когда позвать нет сил. Да и кого позвать? Игнат ушел, ты сам его прогнал, а сыновья еще в дороге. И первым должен бы прийти Давыд, ему из Витьбеска всех ближе. Но Давыд первым не придет, он же сначала с Мономахом встретится. Они стакнулись, это сразу чуется, вот только в чем их уговор, на многое ли крест поцеловали? Против кого, это известно – против Глеба. А Глеб придет один. А Глебову ты вовсе больше не увидишь. И как сойдутся сыновья и здесь рассядутся, и если Глеб сядет в ногах, то Давыд, напротив, в головах, а если же Давыд в ногах… Нет, он в ногах не сядет, он ведь старший, он так Глебу и скажет: «Брат, посторонись!» А Глеб враз почернеет и станет столбом, не соступит. А Ростислав не встрянет, промолчит, ибо его такое только тешит. А Борис… Что Борис? Они Бориса ни во что не ставят, он если и заговорит, так от него отмахнутся, и встанут сыновья твои Давыд и Глеб один на одного! А ты будешь лежать бревном, и даже слова не сможешь сказать; иссох язык, прежде Двины иссох, и не остановишь ты их, и никто другой не остановит. Вот если б только Глебова приехала! Глеб перед ней робеет. И Давыд – когда она на Полтеске, Давыд на Полтеск не идет, чурается…

Да только не увидеть Глебову – приедут только сыновья. Бог не дал тебе дочерей, и сыновья глаза тебе закроют, положат в гроб, поставят гроб на сани – и волчий дух пойдет, и кони вздыбятся – и в грязь! А вот была бы Глебова, такого не случилось бы! Если она, конечно, не забыла. Нет, не должна! Хотя…

Всеслав опять зажмурился, стал вспоминать…

И получалось, что уже лет десять прошло с той поры, а может, даже и больше. Она тогда была тяжелая и жила здесь. А Глеб ушел в Кукейну к Ростиславу, ушел с дружиной, ждали от него вестей, а гонца всё не было и не было. Так и в тот день зря прождали. После стемнело, отужинали и разошлись. А ты остался в гриднице, читал «Александрию». Долго читал. После вдруг открылась дверь и пришла Глебова. Села напротив и сказала, что ей чего-то не спится. А после стала говорить о чем-то, о каких-то пустяках, а сама была белая-белая… И ты тогда подумал и сказал, что ничего с ним не случилось, случись – ты это сразу бы учуял. И стал рассказывать про то, как Виганд выступил на Едзивилла, а Глеб пошел пособить Едзивиллу, и как они с Вигандом сошлись и была сеча, как Глеб был ранен, как тебе был сон, как ты во сне закрывал ему рану рукой, и как Глеб, возвратясь…