– Сейчас, сейчас, – сказал Борис. – Сейчас… Так вот: они ушли. И разошлись. Теперь посмотрим, как их Любим соберет! Не пойдет теперь чернь! А зачем им идти? Я же им сказал: не с вас возьмем, а только с тех, кто с этого жирел, а как возьмем, так сразу уйдем. И тебя заберем. Ты в Менске сядешь?.. В Витьбеске?.. Со мной пойдешь?.. Или в Кукейну?!.

Князь не моргал – лежал, смотрел на сына. Тот, оробев, спросил:

– Куда же ты тогда?

Князь взглядом показал на потолок.

– Отец!

Всеслав закрыл глаза. Опять открыл. Смотрел на потолок. Борис немного подождал, а после встал и заходил туда-сюда, остановился, посмотрел на лик, перекрестился… и застыл. И долго так стоял, смотрел на лик; хоть губы у Бориса и не шевелились, но Всеслав знал – сын молится. Во здравие отцово. А тихо в тереме! И во дворе тоже тихо. Крепок Борис, плечист, вот разве что малость сутулится. Давыд над ним за это насмехается; ты, говорит, словно холоп, где голова твоя, в ногах?

А где твоя, Давыд? А Глеба где? А Ростислава? Один Борис пришел, всех вас опередил…

А начинал-то как Борис! Была такая же весна, тепло, и мы вышли во двор; народ кругом, шум, гам; Альдона говорит… Еще была жива Альдона! И брат твой Ратибор еще был жив, ты просто этого не знал… И Лепке был здесь же! Он в тот свой приезд поднес Альдоне в дар постав паволоки, жемчужный повой и рукавицы готские перстовые, как паутина тонкие, а тебе сарацинский нож весь в самоцветах, а сыновьям кому чего, безделицы…

Тут вывели коня. Борис сошел с крыльца – мать оттолкнул, сам шел. Смешной он был тогда. В постриги все смешны! И то: еще с утра был волосат до плеч, как девочка, а вот и муж, и князь уже – трех с половиной лет! Ты подвел его к коню, подсадил, Борис сел, ты шлепнул коня, конь пошел. Все закричали:

– Князь! Князь Борис!

А он смотрел на всех как на своих рабов и весь светился, горд был, смел. И то! Он же впервые с мечом на коне!..

Как вдруг поехало седло! Ты кинулся…

Не удержал! Упал Борис! Притихли все…

А он сидел на мать-сырой-земле, смотрел на всех испуганно…

Тут засмеялись старшие, Глеб да Давыд. Ты к ним повернулся и гневно спросил:

– Чего смеетесь?!

Они сразу замолчали. А ты поднял Бориса и громко, чтобы все слышали, сказал:

– Да, сын Борис, вижу, не быть тебе находником, а будешь на земле сидеть – на той, на которой тебя посажу. И там так же крепко сиди, как ты сейчас сидел. Вот крест на том. Целуй!

И дал ты ему свой нательный крест; он целовал, ты целовал, а люд кричал:

– Князь! Князь!