А вы князья? А Всеволод был князь? Но выше всех сидел брат Всеволод! Пятнадцать лет сидел брат Всеволод на Киеве, хоть правил и не он, а Мономах, сын его старший и опора. А умер Всеволод – и звали Мономаха; все звали – чернь, бояре, клир…

А он ответствовал:

– Кто я? От младшего из Ярославичей. Выше меня по лествице стоит брат Святополк, он крови Изяславовой. Ему и быть над нами!

Так и было. Сел Святополк Изяславич на Киеве, а Мономах ушел в Чернигов, а брату своему Ростиславу отговорил у Святополка в вотчину Переяславль. Но Ростислав там почти не сидел; и лета не прошло, как Бог его прибрал. А может, вовсе и не Бог. А посему негоже меня братом попрекать, когда у вас самих вон что творилось! Но я молчал тогда, я слова не сказал. А что вчера кричал про те двенадцать лет, так глуп я был. Гадко, противно мне теперь. Ибо уж кто, а я-то знаю, что ты и так пятнадцать лет при брате Всеволоде Русью правил, теперь, при Святополке, еще восемь, а дальше будет так: брат Святополк будет сидеть на Отнем Месте, а Русь держать будешь ты, Мономах.

Русь, да не нас! Давыд придет, и я его опять, как и в Смоленске, поучу! Чтобы впредь не забывал, чья здесь земля, чтобы знал – Бус не ушел, он и сейчас при нас, он, может быть…

Нет! Что это?! Закрой глаза, Всеслав! Навь это! Наваждение! Закрой!..

Не закрываются! А он – вот, над тобой! Гони его!..

Но до креста тебе, Всеслав, не дотянуться, хоть он и на груди, ты только руку подними да протяни да положи на грудь…

Но не поднять руки, не откреститься! Пресвятый Боже! Не оставь меня! Я раб твой, червь…

А Бус склонился над тобой и улыбается и снова говорит слова свои заветные да непонятные, зверь заурчал, доволен зверь, сыт он, вот заворочался, улегся, зверь тоже Буса слушает, открывши пасть и вывалив язык, тихо, покойно в тереме, и веки снова наливаются, Бус говорит и говорит, так бабушка когда-то говорила, а ты, прижавшись к ней, глаза свои доверчиво смежал, спи, князь, не бойся, сон – это же не смерть, а так, только полсмерти. Ох, мракота греховная!

2

2

Всеслав очнулся…

Нет, не очнулся, а долго, даже очень долго оживал, карабкался к свету, хотел вдохнуть… А воздуху всё не было и не было, и он рот разевал, хватал… А, может, и не разевал, а это ему так только казалось, а сам лежал пластом. Так лежит Дедушка, когда его на берег вытащат и держат кольями, не дают уйти обратно в воду. Он поначалу извивается, трепещет, бьется, пускает пузыри и ноет, пенится… А они его – кольями! кольями! кольями! А колья для такого дела нужно брать дубовые, дуб, он же растет на сухом и воды не любит. Но и не боится – он же, если в нее попадет, то не гниет, а наоборот только морится, значит, становится крепче… И вот они его, этого Дедушку, кольями, кольями! И еще при этом нужно петь духовное и осенять себя крестом – и тогда вода из Дедушки вытечет вся, и его черный дух уйдет весь вместе с этой водой, и останется от него только одна тина, но зато в ней вся его былая сила. И теперь это нужно вот так: эту тину высушить и истолочь и, сказав нужные слова, сложить в мешочек, сшитый из лягушачьей кожи, – и вот теперь тебе крепкий, надежный оберег, с ним хоть по реке, хоть по морю ходи, и теперь уже ничего не бойся. Так твой сын Ростислав и ходит, не боится, и на Руяне его привечают, и ходит он с руянцами, кричит: «Аркона! Кровь!», а после возвращается и хвалится, как они жгли град Гам, который теперь, по-германски, называется Гамбург, и как они брали там много добра, и как гнали оттуда полон, и как после прибыльно его продали, и как еще ударили на Магнуса и Магнус побежал – Магнус же, известно, Голоногий. Руянцам помог Святовит, а Ростиславу Дедушка, вот так!