– Но тогда лучше было бы патриарха с тобой отправить, дабы не отрывать Феофила от более важных дел! Как ты думаешь?

Секретарь вздохнул. Ему уже надоело обсуждать глупости. Видя это, царица вдруг усмехнулась.

– Никифор!

– Что?

– Где твоя рука?

– О, богоподобная! Она – вот, на твоей ноге.

– Ах ты, тварь!

Никифор почувствовал замешательство. По всему его телу пошли мурашки. Но он не отдёрнул руку, как не решился бы вырвать нож из груди зарезанного, который ещё хрипит.

– Наглая скотина! – повысила голос императрица, вскинув рыжеволосую голову и ударив секретаря своим изумрудным взглядом, будто кнутом, – разве я приказывала тебе ко мне прикасаться?

– Нет, госпожа.

Она перестала злиться. Но демонические черты её красоты, которые обозначились столь внезапно, не сделались опять женственными. В её зелёных глазах теперь было любопытство. Будто не замечая этого, секретарь продолжал бледнеть и дрожать, но больше для театральности, потому что если и был пуглив, то не слишком.

На южной башне дворца ударили в колокол. Это был сигнал к смене караула на всех постах. Над морем и городом взошло солнышко. Было слышно, как заскрипели двери святой Софии. В собор входили священники. Насладившись бледностью и дрожанием лицемера, императрица сказала ему:

– Подонок! Встал и разделся.

Юноша тут же поднялся на ноги. На нём был обычный костюм скромного чиновника с самой бедной окраины – грубо сшитые башмаки, льняная рубашка, узкие тувии. Снять всё это было недолго. Насмешливо оглядев голую фигуру секретаря, который не мог прикрыться, так как имел маленькие руки и темперамент двадцатилетней сволочи, Феофано остановила царственный взор на его ступнях и подняла брови.

– Никифор! А почему у тебя такие грязные ноги? Ты что, ходил по улице босиком?

– Нет, императрица. Но у меня дырявые башмаки. Мне очень давно не платили жалованье.

Царица захохотала, сразу в изнеможении упав на спину. Ответ юноши так её позабавил, что ничего она не могла поделать с собой. Она хохотала бы, даже если бы во дворце начался пожар. Никифора это не оскорбило. Он знал, что именно так всё и должно быть. Прекрасная Феофано все свои шалости объясняла только коварством тех, кто имел бесстыдство воспользоваться её временным бессилием.

Глава девятая

Глава девятая