А известил якобы Константина обо всем случившемся его шурин Данило Кобякович, который как раз и был этим ханом. Однако он хоть и доводился родичем рязанскому князю, но заломил за эти святыни такую цену, что хоть стой, хоть падай.

«Уж ты прости, Кобякович, что я тебя в такого жмота превратил», — мысленно покаялся Константин перед неповинным в этом грехе половцем и продолжил изложение дальнейших событий:

— Узнав о том, я велел немедля выкупить у него оные святыни, а когда не хватило на это церковной десятины, не колеблясь пожертвовал и все свои гривны, кои у меня имелись. И вот теперь одну из частиц я оставляю у себя, а остальные две высылаю тебе, владыка, со всеми прочими дарами… Теперь изложи все это как надлежит, а я незамедлительно отправлю послание вместе с двумя частицами креста в Киев, — распорядился он.

— А глянуть на них можно ли? — разгорелись глаза у Пимена. — Я хоть одним глазком на святыню…

— Всему свой черед, — поучительно заметил князь. — Не пришло еще время глазу людскому их открывать. Мне… — он на секунду замялся, — знамение было. Явился во сне ангел в пылающих одеждах…

— Гавриил, наверное, — благоговейно прошептал инок.

— Он самый, — кивнул Константин. — Явился, значит, и сказал, что лишь в час тяжких испытаний, кои грядут вскорости для рязанской земли, надлежит явить святыню народу, дабы вдохновить его и придать православному люду новые силы. Хотя ладно, одному тебе, так и быть, покажу, — смягчился князь, видя уныние на лице инока, — но до того ты мне дашь роту на кресте, что ни единой душе о том ни гугу.

— Даже на исповеди?

Константин задумался, но потом нашелся:

— Так ведь в том, что ты на нее посмотришь, греха нет, значит, и каяться не в чем.

— Так негоже монаху роту давать, — робко возразил Пимен.

— А ты мне просто пообещай, стоя возле икон, — снова нашелся князь. — Я и слову твоему поверю.

Уже после полученного обещания и демонстрации святынь Константин на всякий случай еще не меньше двух часов протомил в своих покоях юного летописца. Особой нужды в том не имелось, но князь посчитал, что желательно слегка остудить паренька и пригасить в нем восторг от увиденного — уж очень явственно был он заметен на его лице. Не дай бог, кто-нибудь спросит, чего это инок так радостно улыбается, а тот в ответ возьмет и поделится ликованием, пусть даже намеком. Нет уж, лучше предварительно вылить на полыхающее пламя пару ведер ледяной воды, так будет куда надежнее.

Все это время Константин давал ценные указания по письму. Затем он велел Пимену набросать черновой вариант и зачитать его. Во время чтения князь цеплялся к каждому слову и обороту — почему так, да почему эдак, пока окончательно не притомил своего летописца. Только о своей просьбе в конце письма — о назначении священника отца Николая, кой вельми грамотен как в Священном Писании, так и в прочих премудростях божьих, епископом Рязанским и Муромским — Константин напомнил раз десять. Про остальное и вовсе говорить нечего.