Привставший с лавки купец тут же снова без сил повалился обратно. Ноги его не держали. Пот ручьями стекал по серым щекам Ибн аль-Рашида, но араб ничего не замечал, впившись взглядом во вторую пластинку.

— А я… человеку тому… для пары… — заблеял он первое, что пришло на ум, и, умоляюще уставившись на князя, попросил: — Продай, а?

— Так оно, поди, с десяток гривен стоит, не менее, — протянул Константин.

В ответ араб утвердительно кивнул.

— Возьму, — промычал он.

— Да что десяток. По весу ежели, так оно и на все двадцать потянет, ежели не на тридцать — все ж таки злато, — продолжал колебаться Константин.

Купец молча сглотнул слюну и опять утвердительно кивнул.

— Опять же работа кака знатна. Да и где я теперь такую вдругорядь найду — ты же уезжаешь. Не-э, ежели токмо за полста гривенок, потому как очень уж ты мне полюбился, — решился наконец князь. — Но только новгородских.

«Чтоб тебя иблис[144] забрал с твоей любовью!» — мысленно пожелал Ибн аль-Рашид, но вслух покорно ответил:

— Но токмо полсотни — боле не дам.

— Эх, знай мою доброту, — отчаянно махнул рукой Константин. — Давай неси скорее свои гривны, пока я не передумал. Уж больно она баская.

— Мигом обернусь, — пообещал араб, тут же срываясь с места.

Обернулся он и впрямь быстро.

— Считать будешь? — поинтересовался Ибн аль-Рашид, протягивая князю увесистый десятикилограммовый мешок с гривнами.

— Я тебе верю, — заявил тот и пожаловался: — Я вообще очень доверчивый, чрез то и страдаю безмерно.

«Десять иблисов, — мысленно поправился купец. — И еще десять на твою доброту и доверчивость. Если будет меньше — не унесут».

Его обуревали два чувства. С одной стороны, он ликовал, что все-таки вернул себе пайцзу и приобрел еще одну, хотя эту придется, пожалуй, переплавить, иначе как бы не приключилось худа. С другой — лишился полусотни новгородских гривен, на которые он мог бы купить столько товару, что ой-ой-ой. Если же подсчитать барыш, который он получил бы, продав этот товар, то и вовсе ужас! Хотя безголовые в купцах не ходят, а утерю пайцзы ему навряд ли простили бы… Ох, если бы не…

Купец хмуро посмотрел на князя и упавшим голосом повторил:

— Сбираться надобно. Пойду я, пожалуй.

— Ну ясное дело, иди, — развел руками Константин, но когда аль-Рашид облегченно поднялся с лавки, на столе перед ним гордо красовался все тот же кречет.