Забота о духовных потребностях шла рука об руку с заботой о телесных нуждах. Приближалась зима. Стремительно росли цены на еду, топливо, лекарства, одежду. Доктор не мог позволить военному поражению поставить под угрозу повседневную жизнь. Поэтому он начал ходить по городу в поисках пожертвований. Он знал здесь всех. Знал, где нужно пошутить, а где – воззвать к совести, от кого можно что-то получить, а кто прогонит взашей. Упорно наносил визиты все еще состоятельным еврейским купцам и польским фабрикантам. Обращался за помощью к еврейской общине, еврейским организациям и в варшавский магистрат. Заходил на летнюю площадку кафе «Земянска», где по-прежнему собирались те представители варшавской интеллигенции, которые не уехали из города в начале сентября. «Не садился, рассеянно смотрел в знакомые лица и спрашивал: “Господа, не найдется ли случайно у кого-нибудь двадцати мер картофеля для моих детей?”»{370}

В первые месяцы оккупации число подопечных Дома сирот выросло. Нужно было приютить детей, которые потеряли близких во время бомбежек, и тех, кто приехал из других городов. «Центос» взял на себя ответственность за несколько приютов и интернатов в Варшаве и за городом – в числе прочих и корчаковский. Но было трудно удовлетворить растущие потребности. Поэтому инициативу перехватывал Доктор. Он обращался к общественности с призывами о помощи.

«Гражданам христианам» он смиренно писал:

Отказ нас не удивит, не настроит враждебно, не рассердит – не повлияет на наше отношение к гражданам христианам, в чьей самой доброй воле мы убедились в дни поражения – и навсегда сохраним это в памяти{371}.

Евреев сурово отчитывал:

Кто убегает от истории, того история догонит.

<…> Дом сирот достойно пережил трагические недели. Семь снарядов. Две попытки грабежа. Не время думать об этом. Прошло. Бог уберег. Мы гибнем от нехватки помощи здесь и сейчас.

Я прошу:

Ссуды в 2000 злотых.

Вернем раньше, чем вы думаете. <…>

Мы несем совместную ответственность не за Дом сирот, но за традицию помогать ребенку. Будем подлецами, если заупрямимся, нищими, если отвернемся, грязными, если оскверним ее – традицию 2000-летней давности. <…>

Я сам приду за ответом. <…> Прошу вас несколько раз перечесть воззвание. Прошу вас подумать – не отказывать. Я не угрожаю, но предостерегаю. <…>

Это воззвание я пишу от своего имени и под свою ответственность.

Гольдшмит <подпись от руки, ниже напечатано на машинке:>

Д-р Генрик Гольдшмит,

Януш Корчак. Старый Доктор с радио{372}.

Он чувствовал ответственность не только за свой детский дом, но и за судьбу всех бездомных детей, которых все чаще находил на улице, детей, которых подкидывали в приюты. Первая зима в оккупации была очень суровой. В декабре 1939 года в письме к «Центосу» он сообщал об условиях жизни в доме для брошенных детей на Лешно, 127: