1 апреля 1940 года немецкие власти потребовали, чтобы еврейская община огородила часть Варшавы, где жили евреи. Община должна была предоставить рабочую силу и оплатить расходы на строительство. Власти объясняли, что приказ был издан «из санитарных соображений», чтобы ограничить контакты с территорией, «грозящей инфекцией», а также чтобы защитить ее жителей от происшествий. Строители начали возводить стены в нескольких местах. Подтверждались давно ходившие слухи о создании гетто.

После капитуляции Варшавы мы не вернулись в разрушенный дом на Окульнике. В октябре 1939 года моя семья переехала в здание уже не работавшего издательства Мортковича – каменный дом «Под знаком поэтов» на рынке Старого Мяста, 12. Это позволило нам укрыться в чужой среде, исчезнуть из поля зрения. Связь между Корчаком, моей бабушкой и мамой стала еще теснее. Он часто заходил к ним, ища передышки от тревог. Теперь общая опасность объединила его с семьей друга сильнее, чем когда-либо.

Там, на рынке Старого Мяста, бабушка и мама из уличных громкоговорителей услышали приказ носить повязки со звездой Давида. Дети до двенадцати были освобождены от этой обязанности. Мне только что исполнилось пять, поэтому я не придавала этому особого значения. А они надели повязки. Не хотели рисковать. Невыполнение приказа могло закончиться несчастьем.

Корчак приказу не подчинялся. Он ходил в офицерском мундире, без повязки, несмотря на опасность. Так же беспечно относился он и к комендантскому часу, который полиция соблюдала строго, без колебаний стреляя в опоздавших прохожих. Ночью, возвращаясь со Средместья от знакомых в детский дом, расположенный на далекой окраине, Корчак шел через всю Варшаву, игнорируя полицейские патрули, притворяясь пьяным. Глава созданного немцами Еврейского совета Адам Черняков записывал: «Корчак рассказывает, что вечером, возвращаясь, поет: “Вот раз девчонка дяде говорит”. В лавочке, стоя в очереди за крупой, обращается к продавщице: “Как вы мне напоминаете мою старшую внучку”. В результате продавщица краснеет, быстро дает ему пачку и старательно заворачивает ее в бумагу. В другой раз он просит машиниста остановить трамвай, “был бы я юной девушкой, обнял бы вас, если согласитесь притормозить, – я хочу выскочить на углу”. “Не надо меня целовать”, – буркнул машинист и крутанул рукоятку, выполняя его желание»{375}.

В мае 1940 года в Варшаве бушевали уличные облавы. Арестовывали молодых и старых, рабочих, людей интеллигентного облика, стреляли в убегающих, ранили и убивали. Действиям немцев трудно было найти какое-либо объяснение, кроме одного – приказ терроризировать жителей. Усиливался голод. Достать молоко, масло было невозможно. По карточкам выдавали скудные пайки сахара и печенья. Недельный паек хлеба для евреев снизился до килограмма. Немцы одерживали победы в Бельгии и Голландии. Росло ощущение катастрофы. Именно тогда маленький гонец из Дома сирот принес моим бабушке и матери огромный букет лиловой сирени от Корчака, с запиской: «Нужно помнить о розах, когда горят леса».