Дом, где помещалась квартира нашей хозяйки, выходил на небольшую площадь. Это был центр городка. Площадь быстро заполнялась автомобилями и повозками, в которых расположились на ночлег люди. От площади радиусами шло несколько небольших улиц, – это и был весь городок. Нам, дипломатам, нельзя было в нем задерживаться, потому что с часу на час ожидали Верховную команду, каждая комната была уже расписана, и нам просто не хватало места. Поэтому, переночевав там и простившись не без сожаления с нашей хозяйкой и ее чистенькими комнатками, мы пустились дальше в путь, в Митровицу[212]. Не я один, но и другие мои коллеги-посланники сохранили самое приятное воспоминание о нашем коротком пребывании в Рашке и о радушии ее обитателей.

Рашка была окраинным городом в пределах старой Сербии. Она отстояла на 25–30 километров от ее границы. Вслед за этим шли новые владения, завоеванные от турок в 1912 году. С тех пор сербы, разумеется, не успели еще привести в порядок дороги. Мы это почувствовали, пустившись в путь. К тому же осенние дожди испортили и размыли местами дорогу, живописно вившуюся вдоль реки Ибара. Мы кое-как проехали в легковых автомобилях и благополучно прибыли в Митровицу, но грузовым автомобилям это было труднее. Один из таких автомобилей, где ехал греческий поверенный в делах, на каком-то повороте опрокинулся. Все сидевшие в нем вылетели, по счастью отделавшись одним испугом, кроме слуги итальянского посланника, который при падении сломал себе ногу. Бедный барон Сквитти, и без того измученный и больной, был окончательно обескуражен. Он не знал, что делать со своим старым слугой, который жил у него много лет. Он не мог бросить его. Ему удалось добиться, чтобы этот слуга был доставлен со всеми предосторожностями в Призрен на попечение тамошнего католического архиепископа. Греческий поверенный в делах, вылетевший из автомобиля, был оскорблен во всех своих чувствах дипломата, проникнутого сознанием своей важности, как представителя Греции. Он закатил настоящую сцену бедному Чолак-Античу за то, что его поместили в грузовике вместе с прислугой.

Я был в Митровице семь лет перед тем в 1908 году, и мне было интересно сравнить тогдашнее и теперешнее впечатления. Тогда, во времена турок, Митровица производила впечатление столицы разбойничьего царства. Господами положения были арнауты[213]. Они ходили вооруженные с ног до головы, бритые, с чубом на затылке, мрачно сверкавшие глазами, если им приходилось посторониться перед коляской, в которой сидел гяур-европеец. Во всей Митровице тогда только двое носили европейские шляпы – это были русский и австрийский консулы. Я не мог выйти за город, чтобы за мной тотчас не скакал конвой, приставленный для моей охраны, ибо местный губернатор-турок боялся, как бы чего не вышло, за что ему потом придется отвечать. На улицах открыто продавался табак, хотя во всей Турции была запрещена вольная его продажа, – настолько турки не смели заводить какие бы то ни было порядки в Албании. На меня пахнуло тогда какими-то отдаленными временами, словом это была Запорожская Сечь. И конечно Албания была сплошной вольницей, а Митровица – каким-то разбойничьим гнездом.