К сожалению, у меня нет под руками телеграфной переписки за последующие месяцы и я буду писать о дальнейшем, полагаясь только на память.

Недолго теплилась у сербов надежда, вызванная удачей Степы Степановича. Не помню, через день или два по прибытии сербского правительства в Митровицу, поздно вечером ко мне вошел наш военный агент Артамонов с известием, что болгары взяли Галян и могут обойти Кочаник. Необходимо завтра чем свет уходить в Призрен. Вооружившись фонарем, я направился по темным улицам к дому Пашича. Мы встретились там с Боппом, который получил то же известие. Самого Пашича не было дома, он был на совещании с престолонаследником. Мы дождались его. Пашич подтвердил, что Гиляны взяты. На следующее утро мы должны были отбыть по железной дороге до станции Липлян. Бой шел у станции Феризовичей.

Мы отправили лошадей в ту же ночь на Призрен, а сами в 8 часов утра были на вокзале. В поезде было правительство с Пашичем во главе и вся Верховная команда. Было неизвестно даже, удастся ли нам доехать до Липлян, или эта станция также уже в руках болгар. Мы, однако, благополучно добрались до Липлян, а оттуда в автомобилях доехали до Призрена.

Призрен – самый живописный и очаровательный город из тех, что мне удалось видеть во время отступления. Он сохранил свой турецкий облик. Как обычно, он расположен у подножия горы, на которой стоит цитадель и конак. Особую живописность городу придает быстрая горная речка, протекающая посреди города и хорошо носящая свое название Быстрины. Через реку перекинуты живописные мосты. Один из них с лепящимися на нем домиками напомнил мне Флоренцию. Для сербов Призрен всегда окружен был особым ореолом славных воспоминаний, уходящих вглубь истории. Король Николай Черногорский, который несомненно владеет даром затронуть порой за живые струны народного сердца, написал о Призрене стихи, знакомые каждому сербу и которые начинаются так:

Я остановился в доме русского консульства, где сохранилась вся обстановка Н. А. Емельянова, который до войны был там консулом. С нами вместе поместился полковник Артамонов и французский военный агент Фурнье. Хотя последний сильно критиковал сербов за их нерешительность и за то, что они не поставили своей главной целью пробиться на юг, на соединение с союзниками, однако он, в свою очередь, настаивал на том, чтобы Саррайль перешел в наступление. Фурнье считал, что наступила последняя минута, когда положение может еще быть спасено. Он мне говорил, что телеграфирует в этом смысле в Париж и Саррайлю.

Недолго пришлось посидеть нам в Призрене. Мне не удалось даже как следует разглядеть город, потому что погода была неважная, шел снег, и я думал, что еще успею погулять, а пока больше сидел дома и, найдя в библиотеке Емельянова подробное издание «Тысяча и одной ночи», проводил время за чтением этой книги. Навещали меня коллеги. Sir Charles [Де-Гра] оказался помещенным в квартире повивальной бабки. Он понял это только дня через два, когда его стали тревожить по ночам, требуя на практику его хозяйку.