Кант снова поднимает те же вопросы в конце третьей «Критики». Они были важны для него с самого начала его размышлений об эстетических вопросах. Среди исследователей существует мнение, что работа Канта над этой книгой проходила в три этапа. Так, Джон Заммито, опираясь на предшествующие работы Мишеля Сурио, Герхарда Лемана и Джорджо Тонелли, выделяет три этапа: эстетический этап (лето 1787–1788 года), когнитивный поворот (начало 1789 года), характеризующийся «рефлектирующей способностью суждения», и этический этап (конец лета или осень 1789 года), для которого центральным является понятие «сверхчувственного»[1338]. Заммито считает, что эта последняя фаза «явилась прямым следствием борьбы Канта с пантеизмом»[1339]. Если это верно, то Кант более трех лет работал именно над третьей «Критикой», в значительной степени под влиянием внешних сил. Заммито считает, что главным из источников таких влияний был Гердер. В самом деле, он рассматривает третью «Критику» Канта прежде всего как попытку ответить Гердеру, утверждая, что это «почти непрерывная атака на Гердера» и что в особенности большую часть «Критики телеологической способности суждения» следует воспринимать как полемику, в которой Гердер присутствует как «неназванный оппонент». Таким образом, «истоки третьей „Критики“ лежат в ожесточенном соперничестве Канта с Гердером»[1340] и это формирует наиболее важный контекстуальный фон работы. Новый догматизм Гердера, его гилозоизм и его художественное понимание науки следовало опровергнуть, чтобы кантовский критический проект мог состояться.

Кант действительно считал, что Гердера нужно опровергнуть, но – и это важно – сам он не хотел этого делать. Он попытался делегировать эту работу Краусу, отказавшись опровергать Гердера из-за желания работать над третьей «Критикой», поэтому маловероятно, чтобы эта работа превратилась просто в спор с Гердером. Конфликт Крауса и Канта также показывает, что Кант не вдруг, осенью 1789 года, начал думать о пантеизме. В действительности он уже писал заметки для Крауса еще до июня 1787 года. Ключевой вопрос Заммито: «Зачем было вмешивать телеологию?» или «Почему телеология „вторглась“ в работу по эстетике?», является анахронизмом. Современники Канта не восприняли бы это как вторжение; напротив, для них этот вопрос был тесно связан с теми проблемами, которые рассматривает Кант. Физико-теология, или изучение «устройства мира с его порядком и красотой», была тесно связана с соображениями, которые сегодня относятся к области эстетики[1341]. Тогда эстетика еще не была четко определенной дисциплиной, и сегодня мы понимаем ее иначе. Наконец, из письма Канта к Рейнгольду от декабря 1787 года совершенно ясно, что телеология с самого начала была важной частью его проекта[1342]. Это именно то, чего и можно было ожидать, учитывая, что телеология играла важную роль в мышлении Канта начиная со школьных лет. Взаимосвязь телеологии и теологии интересовала Канта уже во «Всеобщей естественной истории»[1343]. Чтобы привлечь внимание Канта к этой проблеме, Гердер был не нужен.