Кант определяет возвышенное как то, что «абсолютно велико»[1348]. Для него возвышенное подобно прекрасному в том смысле, что оно нравится нам само по себе и не предполагает никаких понятий. В то время как прекрасное всегда относится к форме предмета, возвышенное может быть обнаружено и в бесформенном предмете. В возвышенном представлена безграничность. В то время как в красоте благоволение связано с качеством, в возвышенном оно связано с количеством. Соответственно, Кант пытается показать, что суждения о возвышенном, которые, конечно, должны опираться на категории, являются по количеству «общезначимыми», по качеству «лишенными интереса», по отношению обладают «субъективной целесообразностью», а по модальности «необходимы»[1349]. Это тот же подход, которому он следовал при обсуждении прекрасного. В то же время, хотя существует лишь один вид прекрасного, Кант утверждает, что есть два вида возвышенного: математическое и динамическое. Математически возвышенное связано со способностью познания, динамически возвышенное – со способностью желания. Одно сохраняет душу в состоянии спокойного созерцания, другое приводит ее в движение.

Результатом кантовских рассуждений о прекрасном и возвышенном выступают следующие определения: 1) «Прекрасно то, что нравится в простом суждении (следовательно, не посредством чувственного ощущения в соответствии с понятием рассудка). Из этого само собой следует, что оно должно нравиться независимо от какого бы то ни было интереса». 2) «Возвышенно то, что непосредственно нравится в силу своего противодействия чувственным интересам»[1350]. Это «предмет (природы), представление о котором побуждает душу мыслить недосягаемость природы как изображение идей»[1351]. Хотя идеи не могут быть изображены, поскольку их предметы сверхчувственны и не являются природными предметами, чувство возвышенного оживляет эти абстрактные понятия. Оно «расширяет душу». Возвышенное всегда должно быть связано с образом мыслей, то есть с максимами, «которые способствуют тому, что интеллектуальное и идеи разума обретают превосходство над чувственностью». Кант рассуждает так:

Быть может, в иудейской книге законов нет ничего более возвышенного, чем заповедь: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе, вверху, и что на земле внизу и что в воде ниже земли». Одна эта заповедь может объяснить энтузиазм, который еврейский народ в эпоху развития своей нравственной культуры испытывал к своей религии. То же относится и к представлению о моральном законе и задатках моральности в нас[1352].