Таким образом, Никсон пережил чередование захватывающей жизнерадостности Брежнева и его агрессивно-догматических упреков по поводу Вьетнама в присутствии Подгорного и Косыгина2347. Никсон не мог знать о том, что три часа недружелюбной риторики по поводу Вьетнама, последовавшие за водной прогулкой, являлись уступкой Политбюро и Ханою. Руководство ДРВ было проинформировано, что советские руководители подвергли Никсона резкой критике2348. Однако Киссинджер понимал, что участвует в «шараде»: «Они говорили для протокола, и если сказали достаточно, чтобы можно было послать протокол заседания в Ханой, то заканчивали словесное сражение»2349. Никсон вспоминал: «Я внезапно вспомнил персонажей романа Р. Л. Стивенсона д-ра Джекила и м-ра Хайда, когда Брежнев, только что смеявшийся и хлопавший меня по спине, начал вдруг сердито высказываться в наш адрес»2350. Брежнева, после его представления в качестве ортодоксального партийного политика, за ужином словно подменили, он снова был веселым рассказчиком анекдотов. При этом, общаясь с Никсоном и Помпиду, Брежнев превратил в привычку устанавливать близкие отношения с помощью острот об их министрах и советниках. Вместе с собеседниками он поддразнивал якобы неспособных сотрудников в их присутствии2351.

Шутки, смех, похлопывание по плечу и непринужденность в общении были характеристиками поведения, явно отличавшими Брежнева от Подгорного, Косыгина и Громыко, не выходивших из поведенческой модели узколобого партийного политика. Никсон так вспоминал своих кремлевских собеседников: «Косыгин вполне деловой и очень сдержанный. В соответствии с коммунистическими критериями он аристократ, в то время как Подгорный производит, скорее, впечатление сенатора со Среднего Запада, а Брежнев мощнее, вроде ирландского профсоюзного босса»2352. Даже если Никсон и не читал знаки, посылавшиеся Брежневым, как безусловно принадлежащие «государственному деятелю западного уклада», он все же воспринимал советского лидера как человека «сердечного и дружелюбного»2353.

Играть государственного деятеля западного типа

Брежнев вошел в зенит своей власти. В ноябре 1972 г. обрела облик вторая «опора» его внешней политики, когда в Хельсинки начались переговоры для организации длительного Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Эти переговоры стали результатом постоянных и настойчивых бесед советского лидера с его друзьями Брандтом, Помпиду и Никсоном. Но в то время как Брандт за свою новую восточную политику получил в 1971 г. Нобелевскую премию мира, а Киссинджер удостоился ее за посреднические усилия по достижению прекращения огня с ДРВ в 1973 г., Брежнев остался ни с чем. Вероятно, советский лидер страдал от того, что не был награжден вместе с Брандтом2354. Вместо этого его партия присудила генсеку в апреле 1973 г. советский аналог – Ленинскую премию «За укрепление мира между народами». Тем самым ЦК признал, что Брежнев внес «личный вклад» в укрепление мира2355.