Подобно тому как в 1971 г. генсек впервые заявил о себе с помощью фото, где он выглядел, как Ален Делон, он продолжал использовать свой внешний вид, чтобы характеризовать себя «западным». Получив в 1973 г. в Кэмп-Дэвиде ветровку с надписью «Кэмп-Дэвид», он носил ее все время, пока находился в резиденции президента2371. Как фото в спортивном костюме или демонстративное ношение ветровки с надписью «Кэмп-Дэвид», так и в иных случаях костюмы, сшитые со вкусом, и его ухоженный вид свидетельствовали о том, какой он «западный» человек. Действительно, это замечали Никсон и Брандт, которым бросалось в глаза, насколько облик Брежнева отличается от одежды Хрущева и других представителей советского руководства2372. Никсон счел даже, что «Брежнев был даже на свой лад в некотором роде визитной карточкой моды»2373.

Но Брежнев не ограничивался только внешним видом. Чтобы его ни в коем случае не связывали с догматическим социализмом, он довольно открыто отклонял контакты с руководителями коммунистических партий стран, которые посещал. В Бонне генсек беседовал дольше, чем с представителями ГКП, с антикоммунистом Францем Йозефом Штраусом, которого даже проводил до машины2374. Во Франции он предпочел Помпиду генеральному секретарю ФКП Жоржу Марше, которого считал фантазером, далеким от действительности2375. Брежнев был убежден: «Помпиду, в свою очередь (как и Никсон, как и Брандт), отлично усвоил, что у нас идеология идет лишь на внутреннее потребление, т. е. там, где ее можно практически применить государственными средствами. И мы не такие дураки, чтоб заниматься идеологическими упражнениями в деловых, государственных отношениях с теми, кто спокойно может послать нас на …»2376.

Неистовый государственный деятель

Но в стремлении не производить впечатление догматика, Брежнев временами упускал из виду, что среди западных государственных деятелей существовали правила «комильфо» по поводу достойной манеры держаться, которые он ставил под сомнение своим поведением. Иной раз это вызывало недоумение. Брежнев до некоторой степени «переигрывал», его манера поведения была не нетипична не только для советского партийного руководителя, но и не соответствовала манере поведения государственного деятеля. Со своей стороны, главы западных государств не раз интерпретировали эти «перегибы» как «типично русские» или как выражение неуверенности, более того, нервозности2377. Никсон полагал: «Его поведение и его юмор во многих случаях почти напоминал о кобольдах. Всякий раз, когда это было возможно, я соглашался, но иногда мне было трудно поддерживать равновесие вежливости и достоинства»2378. Никсон высказал, таким образом то, что, вероятно, чувствовали и его многочисленные западные собеседники Брежнева, – советский лидер в своих попытках нравиться и внушать уважение, часто переходил границы хорошего вкуса или поведения, свойственного государственному деятелю. Кажется, Брежнев полагал, что свойства, отличавшие его от товарищей в Политбюро, позволяли ему одновременно представать «западным» человеком. Речь шла о его страсти к быстрым автомобилям, слабости к женщинам и его умении шутить и балагурить2379.