Говоря о поправках, какие необходимо делать, проводя параллели между бахтинской концепцией карнавала в западной культуре и тем, как это проявлялось в русской культуре, прислушаемся к суждению Ю. Лотмана и Б. Успенского, которые пишут: «В карнавале осуществляет себя формула: «смешно» – значит, не страшно», – поскольку смех выводит человека за пределы того серьезного средневекового мира, где он делается жертвой социальных и религиозных «страхов» (запретов). В русском смехе – от святочных и масленичных обрядов до «Вечеров на хуторе близ Диканьки» – «смешно и страшно». Игра не выводит за пределы мира как такового, а позволяет проникнуть в его заповедные области, туда, где серьезное пребывание было бы равносильно гибели» [14, 156].

Нельзя в полной мере согласиться с данным суждением, так как оно суживает, укорачивает реальное осуществление смехового начала в русской культуре. Само существо смеха, как оно вырабатывалось в процессе обмирщения культуры, есть разрушение устоявшихся социальных, психологических, эстетических структур. В этом смысле и западноевропейский карнавальный смех также нес в себе начало боязливого отрицания, безусловно связанного с опровержением догматического мировоззрения. И не мог не бояться, так как в «серьезном» мире эти же вольности, домыслы и суждения карались инквизицией, церковным преследованием, подчас смертью. В глубине комического соседствуют – норма и отторжение от нее, ряд, порядок и выламывание из него. Смех, внося внешний беспорядок в принятую, организованную социумом систему отношений, создает свою структуру, свой порядок. Логика комического, сосредоточенности писательского сознания и фантазии на данном аспекте видения бытия представляет собой специфически человеческое отношение культуры к миру.

Одним из известных исследователей феномена комического был французский философ А. Бергсон. Он с полным основанием писал в своей книге «Смех»: «Не существует комического вне собственно человеческого… Пейзаж никогда не будет смешным» [15, 98]. И сделал важное замечание: «Смешное не может нравиться тому, кто чувствует себя одиноким… Смех должен быть видом общественного жеста» [15, 106].

Сходные суждения об «общественном нерве» комического обнаруживаются у Н. Фрая: «Тема комического – интеграция людей в обществе» [16, 241]. Однако дальше, следуя формалистическим принципам в систематизации эстетических категорий, он дает неполную и ограниченную характеристику содержания комического. Он пишет, в частности: «Литература имеет верхний предел, точку, где образное видение вечности становится ее действительным переживанием. Ироническая комедия, изображающая повседневность, помогает нам понять, что существует и нижний предел бытия. Это – состояние дикости, мир, в котором комедия состоит в бесконечных мучениях беспомощной жертвы, а трагедия – в необходимости терпеть этот мир» [16, 243-244].