Это утверждение во многом противоречит тому, что говорилось раньше: комедия как отражение общественной соединенности людей в каком-то чувстве. А разве возможна «интеграция» через «нижний предел бытия»? Такая аксиологичность в подходе к комическому не дает возможности увидеть существенные особенности его познавательных начал, связанных в первую очередь с опорой этой категории на народно-художественный и народно-философский опыт.
В этом плане серьезным открытием М. Бахтина при анализе комического является обращение к народной смеховой культуре. Эта культура содержит в себе «настоящий смех, амбивалентный и универсальный» [17, 134], – писал ученый. Он не отрицает серьезного отношения к действительности, а «очищает и восполняет ее. Очищает от догматизма, односторонности, окостенелости, от фанатизма и категоричности, от элементов страха или устрашения, от дидактизма, от наивности и иллюзий…» [17, 134]
Особое воздействие народной культуры, по Бахтину, испытывают произведения, созданные в «переломные эпохи мировой истории». Гении, перу которых они принадлежат, «имеют дело с незавершенным, перестраивающимся миром, наполненным разлагающимся прошлым и еще неоформившимся будущим… Отсюда их специфическая многосмысленность… Отсюда и исключительно богатая и разнообразная посмертная история этих произведений и писателей… В эти переломные эпохи народная культура с ее концепцией незавершенного бытия и веселого времени оказывает могучее влияние на большую литературу» [17, 139].
Подобного рода умозаключения имеют прямое отношения к комическому в мире Шолохова. Смех Шолохова по своей природе – революционен (конечно, не с точки зрения социальных теорий, а по эстетическим причинам), ибо направлен на критическое рассмотрение действительности, невзирая на официальную маркированность тех или иных ее сторон. Но он содержит в себе миросозерцательный оптимизм, связь с целым (что и дает смеющемуся субъекту силу и право смеяться), с народным сознанием.
И в смехе Шолохов идет от родового начала, так как он показывает человека смеющимся от лица как бы всего народа. Шолоховский смех не индивидуализирован так, как это привычно для развитой литературы. Смех его героев объединяет их в чувстве своей правоты и уверенности в осмеивании всего ложного и неполноценного в бытии. И прав М. Бахтин, – что имеет прямое отношение к сути шолоховского творчества: «Живое ощущение народом своего коллективного исторического бессмертия составляет самое ядро всей системы народно-праздничных образов» [17, 351].
Важен вопрос об идеологической направленности (опять-таки оговоримся, что семантически речь идет не о догматах того или иного рода, но о сфере идеальных представлений человека) смеха Шолохова. Он, этот тип смеха, связан с системой идеалов писателя, с утверждением в его творчестве (и через него, собственно!) нового общества, нового типа человеческих отношений, нового человека. Этот человек всеми своими корнями связан с народным мировоззрением, с народной философией, народной эстетикой; от этого та удивительная трезвость смеха писателя, его открытость и перспектива, какие мы обнаруживаем в произведениях Шолохова. Здесь же дополним и уточним весь этот ряд коннотаций – «новое общество», «новый человек» и им подобные выражения. Автор понимает это не в духе плоского и мировоззренчески ограниченного коммунистического постулата об «уничтожении» прежнего мира и прежнего человека и создании на «чистом месте» – на известных идейных основаниях и под известным руководством – новой социальной структуры и новой ее единицы – человека.