Вероятно, ответ на этот вопрос (скрытый – почему же так?) упирается в проблему целостности национального эстетического сознания, связанного в основных своих координатах с народной культурой. Эта целостность содержит в себе все элементы воссоздаваемого мира, ибо только в этом случае реализует себя установка на поиск истины для народного сознания – захватить все, понять все, описать все. В силу этого – высокое и низкое, приемлемое для всех и неприемлемое для большинства, историческое и бытовое, ужасное и прекрасное и пр. – попадают в универсальную систему эстетического воссоздания бытия, в которой, по сути дела, нет абсолютного преимущества одного начала над другим. Поэтому невозможны и непродуктивны попытки выстроить систему эстетических категорий, имеющих отношение к народному эстетическому сознанию, по принципу оппозиций – это противоречит его сущности.

В русской национальной традиции через смех восстанавливалась утраченная человеком связь с бытием во всей ее полноте, обретался новый смысл в «обессмысленном», казалось, существовании, даровалась радость жизни. – «Нет, смех значительней и глубже, чем думают, – писал Гоголь. – Не тот смех, который порождается временной раздражительностью, желчным, болезненным расположением характера; не тот также легкий смех, служащий для праздного развлеченья и забавы людей, – но тот смех, который весь излетает из светлой природы человека, излетает из нее потому, что на дне ее заключен вечно бьющий родник его, который углубляет предмет, заставляет выступить ярко то, что проскользнуло бы, без проницающей силы которого мелочь и пустота жизни не испугала бы так человека… Многое бы возмутило человека, было представлено в наготе своей; но, озаренное силою смеха, несет оно уже примиренье в душу» [20, 257].

Обратимся теперь к живой ткани шолоховских произведений, попытаемся понять, по каким реальным художественным законам происходит в них осуществление категории комического.

* * *

Если всмотреться в такое далекое от жанра комедии произведение Шолохова, как «Они сражались за Родину», то нельзя не увидеть, что во многом оно представляет собой целую цепь юмористических рассказов героев романа. Это повествования Звягинцева, Лопахина, Копытовского, Некрасова, старшины Поприщенко. Причем, своеобразным катализатором смехового начала в произведении выступает Лопахин, который смело может быть назван комиком, смехачом, балагуром.

О балагурстве как «типично русской форме смеха» писал Д. Лихачев. Он отмечал существенные особенности эстетического поведения персонажа, принявшего на себя роль балагура, подчеркивал влияние этого героя на строй всего произведения: «Стремление к непрерывности характеризует не только «смеховую работу» балагура, но и автора смеховых произведений. Автор строит свое повествование как непрекращающееся опрокидывание в смеховой мир всего сущего, непрерывное смеховое дублирование происходящего, описываемого, рассказываемого. Создается «эстафета смеха» [11, 45].