Понятно, и Шолохов это доказывает убедительнее, чем какойлибо иной писатель русской литературы прошлого века, что прежняя Россия и русский человек, созданный в пределах Российской империи, никуда не исчезли, а продолжили жить и воплощать себя в СССР в культуре, прежде всего, образовании, сохранили психологию индивидуализированного сознания и т.д. И все это, невзирая на избыточное давление со стороны пролетарского государства и идеологических догматов, да и прямых репрессий. Но то, что «старая» страна и культура никуда не пропали, показывает жизнь сегодняшней России, которая обоснованно продолжает, хотя бы и через перерыв, – историю Руси–России–СССР в их целостности и единстве.

Но вместе с тем, очевидно, что запуск, ввод в исторический процесс России ХХ века громадной массы людей, находившихся прежде на периферии жизни, – всех этих Платонов Каратаевых и Тихонов Щербатых, условно говоря, – не может не восприниматься как новый исторический этап в развитии мировой цивилизации (см. об этом подробнее главу «Русская революция и русская литература»). Соответственно, и субъект этой новой исторической реальности не мог не стать новым, тоже во многом неизвестным прежней социальной и культурной традиции. Более того, заметим, что определенного рода набор идеальных представлений и требований к этому обществу и к этому человеку стал одной из прометейских попыток изменения природы человеческой цивилизации за последние два века. И это не может не учитываться, как громадный, новаторский вклад русского народа в общемировую культуру. Шолохов писал и думал именно об этом.

Нельзя не сказать о национальных особенностях проявления комического у писателя. Смех в русской культуре во многих своих особенностях противостоит иным культурным традициям. Например, еще Жан Поль писал: «Достаточно вставить одну-единственную веселую строчку… в героический эпос – и она разрушит его. Осмеяние, то есть моральное возмущение, у Гомера, Мильтона, Клопштока уживается с возвышенным чувством, но смех – никогда. Словом, исконный враг возвышенного – смешное…» [18, 301] В русской художественной традиции возвышенное свободно уживалось рядом со смешным, не теряя в своей значительности. Беспощадность национального сознания подвергать осмеянию все серьезное и содержательное в жизни отмечалась А. Герценом.

Он констатировал: «Не существует, кажется, другого народа в мире, который вынес бы это, ни литературы столь дерзновенной. Единственное исключение представляет, быть может, Англия, но при этом следует заметить, что великий смех Байрона и горькая насмешка Диккенса имеют пределы, наша же неумолимая ирония, наш страстный самоанализ ни перед чем не останавливаются, все разоблачает без всякого страха, так как у него нет ничего святого, что он боялся бы профанировать» [19, 65].