Сходную – в психологическом ракурсе – функцию выполняет ругань со своей стороны, вызванная у героев ощущением гнева и желанием борьбы с врагом. Характерен следующий эпизод из романа «Они сражались за Родину».

Доведенный до отчаяния продолжающимся отступлением советских войск, Лопахин не выдержал и, «не переводя дыхания», выругался, – как пишет Шолохов, – «так длинно и с такими непотребными и диковинными оборотами речи, что Некрасов, не дослушав до конца, вдруг блаженно заулыбался, закрыл глаза и склонил на правое плечо голову, словно упиваясь звуками сладчайшей музыки…

– Ну и силен же ты, браток! Уж на что в нашей роте в сорок первом году младший политрук Астахов был мастер на такие слова, до чего красноречив был, а все-таки куда ему до тебя! И близко не родня! Не удавались ему, покойничку, кое-какие коленца, не вытанцовывались они у него. А красноречив, словоохотлив – спасу нет! Бывало, подымает нас в атаку, а мы лежим. И вот он повернется набок, кричит: «Товарищи, вперед на проклятого врага! Бей фашистских гадов!» Мы обратно лежим, потому что фрицы такой огонь ведут, – ну не продыхнешь! Они же знают, стервы, что не мы, а смерть ихняя в ста саженях от них лежит, они же чуют, что нам вот-вот надо подыматься… И тут Астахов подползет ко мне или к какому другому бойцу, даже зубами заскрипит от злости. «Вставать думаешь или корни в землю пустил? Ты человек или сахарная свекла?» Да лежачи как ахнет по всем этажам и пристройкам! А голос у него был представительный, басовитый такой, с раскатом. Тут уж вскакиваем мы, и тогда фрицам солоно приходится, как доберемся – мясо из них делаем! У Астахова всегда был при себе полный набор самых разных слов. И вот прослушаешь такое его художественное выступление, лежачи в грязи, под огнем, а потом мурашки у тебя по спине по-блошиному запрыгают, вскочишь и, словно ты только четыреста грамм водки выпил, – бежишь к фрицевой траншее, не бежишь, учти, а на крыльях летишь! Ни холоду не сознаешь, ни страху, все позади осталось. А наш Астахов уже впереди маячит и гремит, как гром небесный: «Бей, ребята, так их и разэтак!» [7, 164].

В этой побасенке Некрасова скрыто очень много реликтовых эстетических образований. Во-первых, здесь своеобразно реализуется та функция освобождающей ругани, которую М. Бахтин удачно охарактеризовал, как «своего рода динамические формулы откровенной правды» [17, 33], во-вторых, вся система мелких преувеличений и смещения общего масштаба событий в сторону его утрировки, снятия патетизма – есть проявление той особенности народного смеха, который противостоит так называемому возвышенному суждению. Наконец, здесь по-своему раскрывается тема смерти, преодоление, обман смерти через слово и смех. Здесь та насмешка над смертью, которая отбирает у нее всю серьезность и делает нестрашной, хотя бы на время.