Шукарь появляется на начальных страницах романа в классическом «карнавальном виде» – одетым в «белую бабью шубу», в ту шубу, которую потом с замечательным комическим эффектом раздерет кобель на дворе у Бородиных. И первый разговор приехавшего Давыдова с казаками и Шукарем начинается со смеха. Отвечая на «беззлобно смешливый» вопрос о нехватке переднего зуба, Давыдов поддерживает этот тон:

– «Нет, зуба лишился давно, по пьяному делу. Да оно и лучше: бабы не будут бояться, что укушу. Верно, дед?

Шутку приняли, и дед с притворным сокрушением покачал головой.

– Я, парень, откусался. Мой зуб-то уж какой год книзу глядит…

Чернобородый казак ржал косячным жеребцом, раззевая белозубую пасть, и все хватался за туго перетянувший чекмень красный кушак, словно опасаясь, что от смеха рассыплется» [5, 16].

С гоголевской комической силой Шолохов вводит нас в мир людей, для которых игра словом, раскованная шутка, потребность в смехе – есть родовая черта.

Одной из известных сторон смехового мира культуры, как это отмечают многие исследователи, является обращение к древним мифологическим мотивам. Центральный из них – «осмеивание», «обшучивание» производительной силы земли, человека и природы.

Скажем, в XIX главе второй книги романа эта достаточно рискованная для литературы тема не ограничивается рассказом Щукаря о том, как довелось ему выпасывать колхозных жеребцов с кобылами, она развивается в рассуждениях старика о производительной силе мужчины вообще, далее переходит в повествование старика о выполнении затаенного желания пройтись с городской красавицей под руку (что удается ему не без хитроумного обмана при командировке с Давыдовым в город), – там же Щукаря при покупке очков угораздило заскочить в венерическую лечебницу, наконец, завершается эта глава вовсе гомерическим аккордом.

На стане, под утро, замерзнув, Щукарь вползает в будку и обнаруживает несколько позднее, что спит он в обнимку с могучей Куприяновной. От ужаса, кое-как выбравшись оттуда, Щукарь отправляется в хутор и обнаруживает, что один из чириков на его ноге явно принадлежит стряпухе. Выбросив чирики в овраг, несколько успокоившийся старик приезжает в хутор, где его ждет еще один сюрприз: его старухе подкинули ребенка с запиской, обвиняющей Щукаря в отцовстве. А когда «к вечеру» Шукарю почти удалось убедить свою старуху «в его полной непричастности к рождению ребенка», на пороге хаты появился мальчонка, принесший злополучные чирики – он видел, как Щукарь «уронил» их в ярик.

Что было потом – «покрыто неизвестным мраком», завершает эту, поразительную по своей смеховой силе главу, Шолохов.